На менталитет русского человека»

Рассматривая народ как существо духовного порядка, мы можем назвать язык, на котором он говорит, его душой, и тогда история этого языка будет значительнее, чем даже история политических изменений этого народа, с которыми, однако, история его тесно связана.

Вильгельм Кюхельбекер

Да, действительно, что значит русский язык в жизни русского человека, народа? Неужели можно сказать, что язык это всего на всего «знаковая система, соотносящая понятийное содержание и типовое звучание (написание)»? Не кажется ли вам, что от такой формулировки веет чем-то мертвым, не одухотворенным, ведь как говорится «как назовешь лодку, так она и поплывет», то же и с языком. Как «знаковая система» может затронуть, глубинны струны человеческой души и человеческого сознания? Ведь в языке выражается дух народа. Понятие «народного духа» было ведено немецким лингвистом, философом Вильгльмом фон Гумбльдтом. Гумбольдт понимал под духом народа величину, которая определяет народную уникальность и неповторимость. Народный дух – этой угол зрения народа на мир, способ видения, восприятия народом окружающего мира, способ его понимания. Из этого понятия не составляет труда сформулировать понятие менталитета. Менталитет – это способ восприятия народом окружающего мира, определяющийся условиями жизни народа. Менталитет народа, особенность восприятия им окружающего мира находит воплощение в материальной культуре и в языке этого народа, который является частью его духовной культуры.

Мы с вами собираемся говорить о влиянии русского языка на менталитет русского человека, но прежде чем начать рассматривать этот вопрос необходимо ясно понимать, что существует множество причин оказавших влияние на формирование и русского менталитета и русского языка. Самыми главными являются геополитические, социально-экономические и религиозные, но рассмотреть влияние всех факторов в пределах одной работы практически невозможно, поэтому я решил остановить свое внимание на наиболее важном, на мой взгляд, факторе-религии.

Православие, являясь вот уже более 1000 лет единственной конфессией на территории России, тесно вошло в глубинные основы менталитета русского народа. Рассмотрение этой проблемы целесообразно будет начать со времен принятия православия на Руси. Опираясь на такой исторический источник как «Повесть временных лет» мы имеем возможность последить за тем, каким образом как при князе Владимире на Руси была принята православная вера.

В «Повести временных лет» под 986г. сохранилось сообщение о том, что болгарские послы пришли к князю Владимиру, предлагая ему поклониться Магомету. Отвечая на вопрос князя, в чем суть мусульманской веры, послы кратко рассказали ему о законах Магомета. В том числе они заявили, что Магомет заповедал "не пить вина". Зато после смерти можно будет "творить блуд с женами…" "и другую всякую ложь говорили, о которой и писать стыдно". Далее летописец записал: "Не любо Владимиру было обрезание, воздержание от свиного мяса и от питья". И сказал он: "Руси есть веселие пить, не можем без того быть". Мусульманство явно не соответствовало русскому характеру. После фразы князя Владимира о спиртных напитков следует сделать оговорку о том, что в конце X века водку на Руси изготавливать не умели. Она появилась лишь через 500 лет в середине XV века, а в то время русские пили мед, квас и пиво. Напиться этим было невозможно так, что князя Владимира нельзя обвинить в насаждении пьянства на Руси. Эти напитки использовались лишь для увеселения людей.

Затем к князю Владимиру пришли присланные папой римским католические прелаты. После того, как они сказали о канонах римско-католической церкви, Владимир жестко ответил: "Идите откуда пришли, ибо и отцы наши не приняли этого". Причиной отказа могло послужить то, что предшественники Владимира на Киевском великокняжеском столе отвергли попытки католиков крестить Русь, к тому же во времена князя Владимира уже существовало разграничение римско-католической и греческой православной церквей.

После двух неудачных попыток навязать католическую веру, к Владимиру пришли хазарские раввины и стали его склонять к принятию иудаизма. В дискуссии с ними Владимир князь проявил хорошие знания истории Израиля. Выслушав речи учителей веры Моисея, Владимир задал им коварный вопрос: "А где Ваша земля?" Они ответили: "В Иерусалиме ". Владимир снова повторил свой вопрос, заранее зная ответ: "Точно ли она там?". Тогда посланцы иудаизма вынуждены были признать, что на них разгневался Бог и отдал их землю христианам. Заключая религиозный диспут, Владимир подытожил: "Как же вы иных учите, а сами отвергнуты Богом? Или и нам того желаете?"

Наконец, присланы были к Владимиру философы - греки, которые раскритиковали учение Магомета, веру римско-католическую, а так же веру Моисея. После этого, по просьбе Владимира, они подробно рассказали о христианской вере в ее восточном, византийском варианте.

Но князю было недостаточно того, что ему рассказали о своей вере представители этих религий. Тогда князь решает отправить послов к мусульманам, католикам и христианам с целью узнать: " Какая у кого вера и кто как служит Богу?". По возвращению, отчитываясь перед князем Владимиром, послы отвергли мусульманскую веру, как "не добрую"... "Нет в них веселия, только печаль и смрад великий". У немцев-католиков посланцы не обнаружили красоты. Когда же они пришли к грекам, то те устроили им пышную встречу, повели на торжественное богослужение в храм Софии, которое послы сравнили с пребыванием на небе. В итоге длительных размышлений, Владимир склонился к принятию православия. В 988 году в водах Днепра Князь Владимир крестил киевлян.

Принятие православной веры отразилось на всех сферах жизни древнерусского общества, в том числе послужило предпосылкой к созданию славянской письменности, о чем речь пойдет далее.

С принятием христианства на Руси в X веке возникла серьезная проблема: как сделать доступным для новообращенных огромнейший пласт мировой христианской культуры - священные писания, молитвы, послания апостолов, труды отцов церкви? Славянский язык, различаясь диалектами, долгое время оставался единым: все прекрасно понимали друг друга. Однако письменности у славян еще не было. Ни латинский, ни греческий алфавиты не могли в полной мере отразить богатейшую звуковую палитру русского языка. Это была лишь одна сторона проблемы, а другая заключалась в следующем: в Римской церкви считали, что славить Бога следует лишь на трех языках: латыни, иврите и греческом. Помимо этого Римская церковь твердо придерживалась позиции, что «тайна» христианского учения должна быть известна только духовенству, простым христианам достаточно будет небольшого количества специально обработанных текстов. Очевидно, Византия смотрела на это несколько иначе и с небольшим промежутком после принятия христианства на Руси появляется письменность. Но благодаря византийским святым и ученым братьям Кириллу и Мефодию, был создан славянский алфавит и сделаны переводы Евангелия и Священного Писания на славянский язык. Принятие христианства привело к расширению международных культурных связей Руси и создало условия для приобщения ее к культурным достижениям Византии и всего христианского мира

Такой длинный экскурс в историю принятие христианства и появления письменности имеет прямое отношение к поставленной теме. Почему князь Владимир из четырех конфессий избрал православие? В какой мере оно соответствовало психическому складу русских людей того времени? Князь Владимир и его окружение выбрали православие, ибо оно в большей степени, чем другие религии, соответствовало русскому характеру. Можно предположить какие причины стали определяющими при выборе веры. Как я думаю, эти причины были следующими: (1)красота культа византийцев, (2)доброта православия, (3) жизнерадостность новой веры и определенное значение имело также то обстоятельство, что православие было менее формальным, нежели другие культы, как, например, иудаизм. Не менее важный фактор это то, что православие допускало богослужение на национальном языке понятном народу, в России - на церковно-славянском языке. Я считаю очень важно отметить этико-моральную сторону этой проблемы. Католицизм вырос на традициях бюрократической , имперской идеологии Вечного Рима. Он создал свой психологический тип жесткого, прагматичного, формализованного человека. Он провозгласил культ денег, как высшей ценности, угодной Богу (индульгенции). В противоположность римско-католической (и особенно протестантской церкви) церкви, русская православная церковь в своих проповедях посланиях и на примере своих святых, утверждала иные духовные ценности - соборность, любовь к ближнему, милосердие, помощь бедным, больным и обездоленным. Чтобы не быть голословным в подтверждение можно привести следующие аргументы. Если обратить внимание фрески и иконы в католических костелах, то можно судить о репертуаре икон перед которыми молились люди. Особенно разительны сюжеты икон в костелах и монастырях Испании. Большое место в них занимают сцены пыток, казней, всевозможных жестокостей. Особо врезаются в память иконы с изображением отрубленной головы Иоанна Предтечи на блюде. Из перерубленных артерий шеи на зрителя хлыщет ярко-красная кровь. Невольно возникает ощущение, что находишься не в храме милостивого Бога, а в анатомической галерее. Ни в одном из православных храмов нет таких сюжетов, которые широко представлены в храмах Испании и Европы. В противоположность католическим иконам стоит отметить лишь некоторые из Богородичного цикла: "Взыскание погибших", "Всех скорбящих радость", "Умягчение злых сердец", "Милостивая", "Избавление от бед страждущих", "Скоропослушница" и ряд других.

В Русской православной церкви и в ее святых русский человек всегда видел не только личных заступников, но и хранителей Русской Державы. В самые тяжелые годы нашей истории русские иерархи всегда защищали национальные интересы России. Сергей Радонежский благословил русские полки и лично князя. Дмитрия Ивановича на смертельный бой с ордами Мамая. В годы Смутного времени церковь, монахов Троице-Сергиевой Лавры возглавила борьбу с польско-литовскими оккупантами. В 1812 г. Русская православная церковь активно поддерживала освободительную войну против Наполеона.

Важно отметить еще одну черту русского национального характера, которая в какой - то мере сформировалась под влиянием православия. Это исключительная толерантность нашего народа к чужим верованиям и полное отсутствие представления о своей исключительности, превосходстве над другими народами, презрения к ним (чего не скажешь о католиках насаждавших свою веру огнем и мечом). Русские всегда проживали в многонациональной среде, соседствуя с десятками больших и малых народов. Подтверждением этому может послужить полное отсутствие письменных и материальных доказательств, говорящих о межнациональной вражде. В национальном вопросе русские всегда придерживались христианской догмы, сформулированной апостолом Павлом в о том, что нет ни грека, ни иудея, ни скифа, ибо все равны перед Богом.(Павел - Галлатам. 3, 28; Павел- Колоссянам-3,11). Рассматривать проблему влияния православия на менталитет русского народа можно сколь угодно долго, но это будет выходить за рамки моей работы. Так что, обобщая выше сказанное можно утверждать, что "загадочная русская душа, не может быть понята без учета тысячелетнего влияния на нее русской православной церкви.

Итак, можно полагать, что об особенностях русского менталитета мы достаточно осведомлены. Теперь мы можем рассматривать непосредственно русский язык: его неповторимые качества и особенности, оказавшие свое влияние менталитет русского народа, но с небольшой оговоркой. На мой взгляд, влияние языка как коммуникативной техники на менталитет народа ничтожно мало, поэтому язык стоит рассматривать в большей степени не как средство общения, а как своего рода сущность, самостоятельную единицу и одну из высших форм общения. Церковнославянский язык, созданный святыми братьями Кириллом и Мефодием, на котором были написаны книги религиозного содержания, проводились богослужения в храмах, выражал Богооткровенную истину (Евангелие, Священное писание). Язык, выражающий такую истину сам становиться священным. В Церкви шло становление языка, его внутренняя христианизация и своего рода воцерковление, преображение стихии славянской мысли и слова, славянского голоса, самой души народа, на долю которого выпало редкое счастье принять хрис­тианство тогда, когда только складывались черты национального самоопре­деления, когда прогремели Вселенские Соборы и было утверждено в чистоте апостольское Православие. Сам славянский язык стал для народа сосудом благодати Христовой, хранил церковное единство и православные традиции.

В недрах церковнославянского языка сформировался русский литературный язык. В основе его лежит народная русская разговорнопоэтическая стихия, но именно церковнославянский язык придал ей книжно-литературный облик. По подсчетам академиков и, более 55% всех элементов современного русского литературного языка (буквы и принцип орфографии , слова и обороты, синтаксис, морфология , словообразование и т. п.) прямо или косвенно восходят к церковнославянскому языку. Гово­рить о русском языке, как о языке отдельном от церковнославянского, никак нельзя. В нашей современной речи нередко встречаются корни и формы церковнославянских слов, например: «млекопитающие», «млечный» (путь), «прохлада», «прозрачный», «древесина», «животное» - от церковнославянских: млеко, древо, хлад, зрак, живот (в смысле «жизнь»). Существует очень меткое высказывание на эту тему И. Тургенева: «Славянские слова обрели жизнь в русских и русские в славянских и образовали вместе великий, могучий, правдивый, свободный русский язык.

Таким образом, мы можем сказать, что в лоне русской православной церкви сложился могучий русский язык, существующий уже более 1000 лет, объединивший наш многонациональный народ и давший русскому народу религиозные и литературные произведения, сформировавшие народный дух и менталитет нации.

Касаясь современного языка, необходимо отметить, что в эпоху Петра I была проведена реформа, в результате которой произошло разделение языка на церковнославянский, употреблявшийся церковью, и светский. Эта реформа привела к омервшлению языка, потери духовной ценности и упрощению т. к. язык, отколовшийся от фундаментального церковнославянского языка, стал подвержен влиянию разговорной речи и «обогащению» иностранными словами, а впрочем, об этом нам может сказать нынешний разговорный язык.

В заключение хочу привести высказывание известного профессора доктора филологических наук: «Одухотворенный русский язык - душа России, ее святыня, предметное воплощение высших духовных ценностей, нерушимое духовное достояние, без которого человек (и народ!) теряет свое лицо, при поругании которого народ испытывает, ущерб своего достоинства и духовной самостоятельности, оттесняется, становится нравственно уязвимым и духовно бессильным». Я считаю, что этими словами сказано очень многое и любой человек, думающий о своем языке, дорожащий им и любящий свой родной язык не раз задумается о предназначении этого великого дара-русского языка.

Чем бы ни занимался человек, он непрерывно говорит и даже тогда, когда работает или отдыхает, слушает или думает. Человеку свойственно говорить точно так же, как ходить или дышать. Мы очень редко задумываемся над тем, что такое язык и как возможно общение с другими людьми? Воздействие языка на нас настолько универсально, что трудно с уверенностью и однозначностью ска­зать, является ли он врожденной способностью или мы научаемся говорить, постепенно овладевая им. Ясно одно, что осознание чело­веком собственного бытия в разнообразии своих отношений к миру, к другому и к самому себе в значительной мере определяется воз­можностями его языка. Язык предоставляет ему необходимые ус­ловия и средства преодолеть ограничения своего психосоматиче­ского опыта, выйти за его пределы и удовлетворить свои жизнен­ные, познавательные и коммуникативные потребности.

Столь принципиальная роль языка в сознательной деятельности определяется естественной (психической и телесной) и культурно-исторической природой человека. Человек создавал язык как сред­ство своей жизнедеятельности, с помощью которого он мог, как при­спосабливаться к окружающей среде, раскрывать тайны природы и воздействовать на нее, так и выражать собственные состояния со­знания и мысли, переживания, желания, воспоминания, сообщать что-либо другим людям.

Каждый из нас с момента рождения получает язык как уже готовую, существующую совокупность средств, правил, норм обще­ния людей. Он использует их в целях передачи своих мыслей дру­гому в форме письменной или устной речи. Когда речь построена по правилам языка, то она становится понятной другому человеку. Наша речь - это наша индивидуальная способность употребления языка как связной совокупности социально-значимых средств об­щения. «Дар речи» (выражение выдающегося ученого-языковеда Ф. Соссюра) - это способность, «произрастающая» из психиче­ских и телесных глубин человека, имеющая выраженную биогене­тическую зависимость и использующая язык. Не вдаваясь в под­робности различения речи и языка, укажем на общность их связей, укорененных в истории, культуре, обществе, общении людей, в чело­веческой психике и теле. Сопряженность языка и сознания, его роль в актах сознания заставляет нас, скорее, говорить о речесозна тельной деятельности человека. Воплощенный в речи, язык фун­кционирует в сознании сообразно потребностям и целям человека в повседневной жизни и общении, в познании и оценке, в принятии решений, хранении, воспроизведении и передаче своего опыта дру­гим поколениям людей. Тело, его органы, психика и сознание «про­питаны» свойствами речи.

Знаком называют взаимосвязь означающего (в форме письма, рисунка или звука) и означаемого (значения слова или понятия). Языковой знак соотносится, как правило, со словом, в форме которо­го усматривают минимальную единицу языка. Способность любого знака обозначать какое-то явление, свойство, отношение обычно называют его значением, или понятием. Например, с понятием о камне ассоциируется предмет со свойствами твердости, тяжести, формы и др. Совокупность свойств, образующих понятие о камне или значение слова «камень», никак не связана с произвольной по­следовательностью буквенных знаков или произносимых звуков к-а-м-е-н-ь, которые его выражают. Это понятие могло быть выра­жено каким угодно знаком - означающим, о чем свидетельствуют его написания и произношения в различных языках. Тем самым мы замечаем, что связь между знаком и значением, означающим и означаемым произвольна, т.е. она ничем не детерминирована ни со стороны знака, ни стороны значения. Знак и значение взаимно определимы: знак - всегда то, что имеет значение, а значение - это то, что обозначается знаком, выражается в его письменной, изоб­ражаемой или звуковой форме.

Надо заметить, что сам термин «знак» имеет длинную историю от античной философии до сегодняшнего компьютерного модели­рования.

Уже Платон отличает способность языка представлять предметы через отношение подобия между означающим и означае­мым от способности языка действовать на основе соглашения, дого­воренности. Произвольность знака отчетливее намечается у сто­иков. Под означающим они подразумевали то, что воспринимается, а под означаемым - то, что понимается. Семиотические свойства языка, выражавшие его способности обозначения явлений, стали предметом философских исканий средневековых мыслителей от Ав­густина до Фомы Аквинского. Свойства знака привлекают своей искомостью, универсальностью и разнообразием возможностей его употребления. Одни знаки отличаются от других по тому, как они обозначают предметы. Поэтому знаки всегда пытались раскласси­фицировать. С каждым видом знака ассоциировалась та роль, кото­рую он играл в жизнедеятельности человека.

Одной из первых современных классификаций знаков считается разделение знаков на три основных вида, предложенное Ч. Пирсом.

Он выделил «иконические знаки», «знаки-индексы» и «знаки-симво­лы». Иконический знак обладает сходством с тем, что он обознача­ет; знак-индекс может играть роль признака (дым - признак кос­тра) или симптома (жар - симптом высокой температуры); знак-символ действует на основе договоренности о том, что он будет обозначать.

Наиболее распространенные классификации знаков, как прави­ло, сводятся к разделению их на неязыковые и языковые, или на естественные и искусственные. Так, Гуссерль делит знаки на «зна­ки-указатели» и «знаки-выражения». Первые из них он относит к неязыковым знакам, представляющим или замещающим какие-либо предметы. Эти знаки не выражают сознание и не могут служить средством общения. Вторые знаки являются языковыми знаками, которые выражают акты сознания и служат средством общения людей. Существуют классификации знаков более общего вида. В них все знаки разделяются на естественные и искусственные; при­чем искусственные знаки, в свою очередь, делятся на языковые и неязыковые. Кроме того, языковые знаки подразделяются на есте­ственные языки (например, национальные) и искусственные (на­пример, языки науки), а неязыковые знаки - на сигналы, символы и другие знаки. Свойства искусственных языков математики симво­лической логики, химии и т.п. производны от знаковых особеннос­тей естественных языков человеческого общения.

Любой вид знака, независимо от того, в какую классификацию он включается, предполагает отношение между означаемым и означа­ющим. Правда, сам характер этих взаимоотношений варьируется в зависимости от разных свойств, которые в них проявляются. Так, действие естественных знаков-признаков основано на фактической детерминации означающего означаемым. Тогда как сходство озна­чающего и означаемого, например, в знаках-рисунках, поддержива­ется уже определенными соглашениями. А произвольный характер национальных языков или знаков-символов определяется главным образом конвенциональными (договорными) условиями. Например, под словом «стол» подразумевается соглашение о том, что оно бу­дет выполнять функцию знака тех предметов, за которыми можно сидеть. Знак «+» выражает конвенциональное правило-символ ариф­метической суммы чисел или (если он красного цвета) - символ медицинской помощи. Если мы сталкиваемся, например, со знаками-аллегориями, то они могут быть выражены в форме художественного образа-символа (например, «Обрыв» - название романа И.А. Гонча­рова - является аллегорическим символом душевной драмы, жизненного «обрыва» героини). Знаки-жесты рук, пальцев, мимика лица, позы тела, пантомимы и т.п. обладают вторичными знаковыми свой­ствами и могут выполнять роль способов общения людей (например, «стрелять глазами» - жест человека, который стремится привлечь к себе чье-то внимание; «морщить лоб» - жест человека, думаю­щего над чем-то илинедовольного кем-то). Знаки-сигналы содержат информацию, которая фиксирует отношения непосредственной зави­симости между своим

источником и носителем (например, передача информации средствами радио- или телеграфными сигналами).

Таким образом, различия знаков (с какими бы классификациями знаков мы не сталкивались) относительны. Между знаком и тем, что он обозначает, не может быть никакой причинной связи. Про­сто знак может обладать элементами сходства с обозначаемым пред­метом, но может и не иметь никакого сходства с ним. Отсутствие сходства с обозначаемым предметом превращает знак в незамени­мое орудие обобщения предметных свойств и отношений. Значе­ние любых видов знака «прочитывается», когда сформулированы правила или условия договора относительно тех функций, которые он должен выполнять, когда носители языка определяют характер подобия в отношениях обозначения. Произвольность языкового знака может корректироваться желаниями людей уподобить его свойства каким-либо предметам, и наоборот, степень сходства означающего и означаемого уменьшается или усиливается в зависимости от того, какие правила-конвенции приняты в данном сообществе людей. Знание, закрепленное в значении слова-знака, воспринимается и расшифровывается благодаря языковым способностям человече­ской памяти.

Память людей содержит в себе элементы логических, энцикло­педических, лексико-семантических и прагматических способнос­тей. Логические способности воплощены в особенностях дедуктив­ного или индуктивного вывода, а также в умении оперировать соот­ветствующими знаками. Энциклопедические способности выражают наши знания языка. Лексико-семантические навыки основываются на использовании всевозможных приемов синонимии, полисемии, омонимии, а также на применении метафоры, метонимии и других смысловых фигур языка. Прагматические навыки обусловлены на­шим языковым опытом, который позволяет использовать язык дан­ной культуры с учетом ее исторических, социальных и других жиз­ненных ограничений и в соответствии с нашими целями, потребно­стями, желаниями, интересами. С помощью языка мы фиксируем, запоминаем, храним, воспроизводим и передаем из поколения в по­коление знания, приобретенные в нашей жизни, обмениваемся зна­ниями, которые накоплены в разных культурах.

Произвольные качества языка наделяют его не только неограни­ченным числом степеней свободы в общении людей, но и превраща­ют язык в незаменимое средство выражения разнообразных актов или состояний нашего сознания: мыслительных, чувственных, эмо­циональных, волевых, мнемических, а также производных от них актов и состояний убежденности, веры, сомнения, страха, вины и многих других. Использование языка в целях общения и выражения созна­ния сопряжено с речью в ее устной и письменной формах. При этом, как мы уже отмечали в предшествующем параграфе, внутрен­няя форма речи существенно отличается от внешней. Слушающий или адресат получает речевой стимул, какой-то фрагмент знания в форме устного, звучащего или письменного слова. Он затрачивает усилия, необходимые для расшифровки сообщения на фоне конк­ретных ситуаций общения и бытия. Каждое слово, словосочетание или высказывание обозначают предметы, действия, свойства, отно­шения. Обозначая их, язык как система знаков замещает предмет­ный мир, его свойства и отношения. Например, слово «кошка» соот­носится с определенным видом животных. С его же помощью мы фиксируем действие этого животного - «кошка бежит», выделяем конкретное свойство - «кошка серая», соотносим поведение кошки в определенной ситуации - «кошка бежит по лестнице» и т.д.

Речь является индивидуальным актом обращения человека к языку как социальному и культурному явлению. Она предполагает комбинаторную способность говорящего человека, его умение пользо­ваться языком для выражения чувственных образов, мыслей, эмо­ций, воли, памяти. Речь обеспечивается ресурсами органов речи че­ловека, позволяющими артикулировать и произносить звуки и зву­косочетания. Свободное комбинирование знаков и выстраивание их в нужные последовательности - высказывания, сделанные в устной или письменной форме, - есть основное назначение речи. Именно поэтому говорят, что без речи нет языка, хотя справедливо и обратное: без языка невозможно судить о речевой способности человека. Потребности общения людей диктуют соблюдение в речи формальных и нормативных предписаний языка: орфографических (написание), фонологических (произношение), синтаксических (орга­низация предложения), семантических (значения слов и других эле­ментов языка) и прагматических (особенности использования язы­ка в конкретных ситуациях). Речеоформление актов или процессов сознания осуществляется средствами фонологии, синтаксиса, семанти­ки и прагматики языка. Язык и речь обеспечивают выразитель­ность сознания совместными усилиями.

Орфографические и фонологические свойства письменной или устной речи (комбинации букв или звуков, буквосочетаний или звукосочетаний, написание или произношение слов, предложений, тек­стов) корректируется в зависимости от особенностей действия всех остальных компонентов языка. Точно так же, например, речеоформление мышления, эмоций, воли или любых других актов или состоя­ний сознания синтаксическими («синтаксис» в переводе с грече­ского означает построение, порядок, организацию) средствами язы­ка находится под влиянием фонологии, семантики и прагматики. Семантические свойства (полисемия, синонимия и т.п.) отвечают за понятийное насыщение мышления, находясь под воздействием других языковых факторов. Наконец, прагматические особенности речи, зависящие от того, как пользуется языком его носитель, подчи­няются фонологическим, синтаксическим и семантическим коррек­тивам. Чем «ближе» речевое оформление сознания к нормам и пра­вилам языка, тем меньше «зазор» между языком и речью. С прагма­тической точки зрения, язык рассматривается в качестве способа человеческой деятельности, в которой он приобретает главным об­разом инструментальное, операциональное и ситуативное значение.

Владея языком, человек удваивает свои возможности сознатель­ного отношения к миру, раскрывая его средствами чувственного и языкового опыта. Язык оказывается в роли универсального посред­ника в отношениях сознания и бытия. Сознание человека может иметь дело с самим языком точно так же, как и предполагать суще­ствование внешнего мира. Из этого вовсе не следует, что язык тож­дественен бытию и сознанию.

Затрагивая вопрос о характере влияния языка и речи на наше сознание о мире, целесообразно вторгнуться в современную фило­ софию языка. Формирование в XX в. философии языка вызвало интерес к его природе, породило разногласия во взглядах и усилило конкуренцию между ними. Но в отличие от эмпирических и раци­оналистических парадигм традиционной онтологии и теории позна­ния новые модели языка объединил общий тезис, согласно которо­му отношение сознания к бытию является языковым. Язык прони­зывает все структуры бытия и сознания. Конечно, необходимо отличать существование внешнего мира от языка так же, как и отделять от языка сознание. Однако осознание внешнего мира че­ловеком настолько тесно связано с языком, что стремление отдель­ных философов отделить сознание и бытие от языка - это проти­воестественный акт и по сути дела это невозможно. Ведь сознание бытия становится по необходимости полным лишь в языковых фор­мах и с помощью языковых средств, а выражение актов сознания и обмен ими (общение) без языка трудно представить. Например, согласно Гадамеру язык превращает сознание в разговор и тем самым - в общение. Законы, причины, явления, свойства, отношения предопределяются значениями языка. Их нельзя понять иначе, чем через язык. Тот факт, что в мире существуют явления, свойства и отношения, ни у кого не вызывает сомнений. Но они конструиру­ются с помощью языка и являются его конструктами. Язык стано­вится способом осознанного конструирования мира.

Согласно гипотезе языковой относительности, как уже гово­рилось «реальный мир» жизни людей в значительной мере неосознанно строится на основе языковых привычек, навыков того или другого народа. Различные языки по-разному формируют ми­ровоззрение людей, согласно тому, как они понимают мир и выра­жают свое отношение к нему. Попадая в чужую страну, мы стре­мимся выучить язык и поначалу не замечаем языковой проблемы, вооружаемся словарями, прибегаем к помощи местных жителей и постепенно научаемся соотносить знакомые нам вещи с незнако­мыми словами. Но вскоре, постигая чужую культуру, мы сталкива­емся с неэффективностью словарей. Чужой язык принципиально по-иному расчленяет, различает, классифицирует, измеряет мир. В некоторых национальных языках даже отсутствуют хорошо при­вычные для нас слова, например такие, как «закон», «работа», «дви­жение» и т.п. Многие явления и отношения повседневной жизни чужие языки определяют иначе. Каждый язык описывает мир явле­ний на основе собственных смысловых возможностей. Одни языки базируются на принципах родовидового описания явлений, тогда как в других языках общие понятия могут отсутствовать, а, напри­мер, названия столь близких видов животных, как заяц и кролик, наделяются предметными признаками, отличными друг от друга.

Аналогичные затруднения возникают, если буквально принять разделение сознания и языка. С одной стороны, кажется разумным, например, что прежде чем говорить или писать, надо подумать. С другой стороны, как можно думать, не прибегая к языковым формам и средствам? Когда кто-то говорит, что он должен обдумать какую-то мысль, то он осознанно или не осознано делает это, находясь в пределах языковых требований. Мысль становится мыслью по мере того, как она оформляется в речи в соответствии с требованиями языка. Во всех случаях мысль должна найти выражение в языке и только тогда она будет считаться мыслью, доступной для другого человека и понятной ему. Не только мысль, но и переживания, эмо­циональные состояния, волеизъявления наталкиваются на сопро­тивление языка, который оказывается то послушным, то враждеб­ным средством для их выражения.

Автономия «царства сознания» и «царства языка», закрепившаяся в традиционной философии, сегодня представляется наивной и пря­молинейной. Соотносить мысль с формой предложения и называтьпредложение законченной формой выражения мысли можно, если мы отдаем себе отчет в том, что сознание и язык тесно взаимосвяза­ны. Другими словами, мысль и язык связаны не просто формальным образом средствами речи. Язык проникает через речевую способ­ность человека в самые глубинные, базальтовые уровни его телесной, психической, бессознательной организации и превращается в есте­ственный механизм сознания. Если человек что-то не может прого­ворить в речи, то, по-видимому, это и не осознается им, и наоборот, то, что не осознается им, о том трудно что-либо сказать членораздель­ное и тем более сказать так, чтобы это было понято другим.

Сознание использует язык в качестве инструмента выражения бытия. Язык имеет строение, отличное от строения сознания. Но каждому слову языка, каждому предложению соответствуют опре­деленная реальность бытия, реальность внешнего мира, реальность других людей. Слово не просто сообщает нам что-то о чем-то или ком-то. С его помощью мы удостоверяем сознание другого челове­ка. Сознание других людей открывается для нас в слове. Слово заключено в культурную традицию, оно имеет свою собственную судьбу. Через слово, через текст сам человек и его сознание «вклю­чены» в традицию и культуру. Если один человек понимает пред­мет, то он это делает иначе, чем другой. В принципе познание мира и познание другого напоминает общение с чем-то чужим. Чужим может быть все: другие миры, истории, культуры, общества, созна­ния. Чтобы распознать чужое, нужно перевести с «чужого» языка на «свой». Механизм перевода с одного языка на другой - универ­сальный механизм жизнедеятельности, познания и общения людей. Благодаря ему достигается понимание людьми друг друга, понима­ние людьми современной эпохи людей других исторических эпох, понимание людьми одной культуры и одного общества людей дру­гой культуры и другого общества. Через язык сознание связывает­ся с культурой, а культура влияет на сознание через язык. Культу­ра - это все, что люди делали и делают, а язык, как говорил Сепир, то, что люди думали, сознавали и то, что они думают, сознают. С культурологической точки зрения, язык не только механизм куль­туры, наследования, накопления знаний, обмена знаниями и опытом, но и способ осознания культуры.

Чем больше мы размышляем о природе языка, тем сильнее про­никаемся убеждением, что близость языка к сознанию и бытию настолько велика, что трудно переоценить его роль в их выражении и обозначении. Именно поэтому разные философские позиции со­глашались по поводу роли языка в жизнедеятельности человека. Как бытие не может быть предметом постороннего рассмотрения и познания (ибо человек не в состоянии выйти за его пределы и занять позицию стороннего наблюдателя), так и язык неразрывно связан с человеком и от него нельзя освободиться и прибегнуть к каким-то другим, неязыковым средствам, нельзя, по замечанию Вит­генштейна, вырваться за пределы своей «лингвистической шкуры».

Сегодня исследование роли языка в познании и общении счита­ется, пожалуй, одним из самых продуктивных подходов, дающих до­статочно полное представление о его природе. С одной стороны, язык есть органическая способность сознания, связанная со всеми его структурами, а также с психикой, бессознательным, телом. С другой - язык рассматривается в качестве универсального сред­ства общения со всеми вытекающими отсюда социальными и куль­турно-историческим следствиями. Преимущества такого подхода к языку заключаются в его междисциплинарных возможностях, кото­рые соединяют в себе универсальность философских наблюдений и конкретные значения целого ряда специализированных областей знания (лингвистики, психолингвистики, психологии, дисциплин ис­торического, социального и культурологического циклов). Обсуж­дение функциональных назначений языка в рамках этой парадиг­мы проливает свет на разнообразные механизмы и структуры со­знания. Благодаря фонологическим, синтаксическим, семантическим и прагматическим особенностям языка создаются необходимые ус­ловия его функционирования в сознании. Функции языка реализу­ют творческий потенциал сознания на продуцирование новых зна­ний, делают доступным для другого содержание нашего сознания, а содержание сознания другого - доступным для нас. Подобные ког­нитивные и коммуникативные акты сознания особенно важны, ког­да познание и общение становятся способами совместной деятель­ности людей.

Способность репрезентировать бытие в человеческом созна­нии по праву считается базисной функцией языка. Она реализует­ся в способностях языкового знака обозначать, замещать и обоб­ щать предметный мир, его свойства и отношения. Язык репрезен­тирует мир в сознании, опираясь на его репрезентирующие способности. Репрезентация - это родовая способность человека, его тела, психической организации отдельных органов тела, бессоз­нательной психики, сознания, а не только языка. Интегральный ха­рактер человеческой способности представления не просто указы­вает на социальную, культурно-историческую, психическую и телес­ную общность происхождения сознания и языка. Существует три основных способа репрезентации бытия в сознании: репрезентация через действия, через перцепцию и через язык. Эти три способа репрезентации обладают относительной автономией, и взаимодей­ствуют друг с другом.

Репрезентация через действие достигается за счет моторно-двигательных актов тела и его отдельных органов. Иногда этот вид репрезентации называют кинестетическим, а его эффект заключа­ется в приобретении навыков действия с чем-либо. Например, пред­ставление о завязывании узла реализуется в определенной после­довательности действий. Когда мы научились завязывать узел, то приобрели навык, закрепляя его в чувственной схеме или образе. Чувственная репрезентация знаний о том, как мы завязываем узел, «свертывается» в привычную схему и обретает «самостоятель­ность» в известных видах ощущений и восприятия. Языковая ре­ презентация процедуры завязывания узла, несомненно, учитывает кинестетический, двигательный и чувственный опыт его представ­ления. Она полностью автономна и не связана с ним ни в про­странственном, ни во временном отношении. Ее словесная форма фиксирует последовательность высказываний о том, как следует завязать узел, в обобщенном, знаковом виде. С помощью словесных инструкций операцию завязывания узла мы сами можем предста­вить в чувственно-образной форме и воспроизвести ее в действиях, можем сообщить об этой операции другому, передать свой опыт завязывания узлов другому поколению. Связи кинестетической и чувственной репрезентации с ее языковыми аналогами убеждают в том, что они коренятся в коммуникативных и познавательных спо­собностях языковых знаков.

Предмет, обозначенный словом, приобретает в языке знаковый статус с присущими ему конвенциональными свойствами. Кроме того, каждое слово-знак не только обозначает, но и обобщает. Об­щие признаки предмета или знания о предмете идентифицируются только через репрезентацию их в знаках. Поэтому каждый знак-слово всегда представляет предмет в его обобщенном виде. Позна­вательная роль знака состоит в том, что он обозначает и обобщает предметы на основании сходства или различия их признаков. Зна­ние общего значения знака способствует ориентировке человека в постоянно изменяющемся мире, среди многообразия явлений, куль­тур и т.п. Произвольность отношений означающего и означаемого приобретает принципиальное значение в языковой репрезентации. Дело в том, что одна и та же предметная область может быть пред­ставлена различными языковыми знаками, различными языками, различными системами знаков. Сообщая другим людям о том, как вы представляете предмет в своем сознании, вы по необходимости выделяете те слова и предложения, которым придаете первостепен­ное значение, которые выдвигаете на передний план, и те рассуждения, которые играют второстепенную роль и «задвинуты» вами на задний план.

Языковые знаки могут обозначать не только предметы действи­тельности, но и вымышленные предметы или явления (например, знак такого вымышленного существа, как кентавр). В знаковой ре­презентации художественными средствами также допускаются во­ображаемые сюжеты и вымышленные конфигурации языка. Грани­цы, разделяющие особенности знаковой репрезентации предметов (явлений, событий) наблюдаемого и вымышленного (воображаемо­го) мира, должны строго очерчиваться. Особенно важно соблюдать правила репрезентации игровых образов в искусстве. Так, напри­мер, если актер при исполнении роли будет стремиться к предель­ной реалистичности образа, то это неминуемо повлечет за собой утрату знаковых достоинств вымышленного мира, который должен быть представлен в его игровом сознании, причем последствия по­добного смешения могут быть непредсказуемыми. Рассказывают, что актер, игравший роль Отелло в одноименной трагедии Шекспи­ра, в сцене удушения Дездемоны действовал настолько реалистич­но, что зритель, чтобы защитить жертву, выстрелил в него.

Репрезентативная функция языка очень тесно взаимодействует с его интенционалъной способностью. Свойства направленности, или интенциональности, языка выражают всеобщие и глубинные качества человеческого общения и сознания. Интенциональность языка проявляется, прежде всего, в словах-указателях (например, в указателях места вроде «там», «здесь», «сюда» и т.п., в указателях времени - «тогда», «когда», «теперь» и т.п., в указателях причины - «почему», «потому», «зачем» и т.п.). Перечень слов-указателей лю­бого языка очень обширен и без их использования не обходится ни один вид человеческой деятельности. В роли указателей могут вы­ступать определенные действия и жесты. Витгенштейн отмечал, что даже поднятие руки вверх означает интенциональное действие со всеми присущими ему силовым (энергетическими), познаватель­ными (информационными, обобщающими) и коммуникативными (зна­ковыми, символическими) качествами. Направляющие, или указа­тельные, функции языка заметно усиливают познавательный и ком­муникативный потенциал сознания.

В номинативной функции языка реализуется способность сло­ва называть, распознавать и сообщать сведения о предметах. Сразу оговоримся, что номинация становится возможной благодаря ре­презентативным и интенциональным ресурсам языка и сознания. Называя предмет, мы одновременно его представляем в каком-то слове или словосочетании, указываем на него или на его свойства. Значение каждого слова - это знание, информация, обобщающая множество предметов, свойств или отношений, которое оно обозна­чает. Например, слово «дом» может обобщать любые постройки как жилища людей. Слова «я», «ты», «тот», «этот», «там», «тогда» и т.п. содержат обобщенные указания на отношение к каким-либо пред­метам (например, «этот дом», «тот человек»). Инструментально-по­знавательные возможности слова непосредственно зависят от его коммуникативных достоинств. Ведь называние предполагает не просто завершающий результат познания, но акт коммуникации, передачу сообщения. В истории человеческого общения значение слова может изменяться, слово превращается в многозначное или становится синонимом других слов.

При номинации обнаруживается действие прагматических фак­торов, задающих и конкретизирующих отношение человека к тому, что обозначается данным именем в целях повседневной жизни, по­знания и общения. Через номинацию сознательная деятельность человека приобретает общезначимый статус способов средств и форм общения. Номинативные средства языка позволяют осуще­ствить: во-первых, познавательную функцию определения поня­тийной формы сознания, во-вторых, коммуникативную функцию согласования этой понятийной формы с требованиями общения. Подобная согласительная работа предполагает речеоформление структур сознания в соответствии с фонологическими, синтакси­ческими, семантическими и прагматическими требованиями языка. Как отмечал Л.С. Выготский, мысль не просто выражается в слове, а совершается в нем. Строй номинации, или называния, всегда раз­ворачивается в речевое общение. Он согласуется с компетенцией человека, его информированностью о той предметной области, кото­рая называется данным словом.

Широта и глубина номинации являются непременными услови­ями правильности значения слов и предложений. За наименовани­ем могут скрываться состояния заблуждения сознания, неправильно­го или иллюзорного восприятия, ошибок в сознательных действиях и даже намерение сокрыть истину. Две установки влияют на номина­цию. Одна из них выражается мнением-оценкой, а другая - мнени­ ем-утверждением или предположением. Например, при номина­ции слово «считать» может выражать мнение-оценку или оценоч­ное суждение, содержащее значение истины или лжи («я считаю, что ты был не прав»). Тогда как слово «думать» или «полагать» выражает мнение-предположение и придает высказываниям, в ко­торых оно встречается, значение предположительности или правдо­подобности, например «я думаю (полагаю), что у него были причины опоздания». Отношения говорящего и слушающего определяются общим контекстом речевой ситуации общения с присущими ей про­странственными и временными ограничениями.

В реальной речи ситуация называния отличается, например, от ситуации повествования (литературного, исторического, документаль­ного и т.п.). В ней говорящий реализует три функции:

· функцию указания на то, что является референтом в речевой ситуации;

· функцию информирования, сообщая слушателю то, что должен был или желает сказать (тем самым он берет на себя ответственность за истинность сообщения);

· функцию интерпретации и оценки того, что сообщается слушателю, окрашивая речь в эмоциональные тона.

Если вы в ситуации называния, например, описываете после­довательность своих или чужих действий, то нельзя пренебрегать стоящей за ними «логикой жизни», т.е. вам надо соблюдать такую последовательность ваших поступков или поступков другого, в ко­торой бы, например, «спящий студент не оказался бы идущим по улице».

Экспрессивная функция языка в сознательной деятельности че­ловека осуществляется многими средствами. Разумеется, экспрес­сивные возможности языка используют ресурсы его репрезента­тивных, интенциональных и номинативных способностей. Ведь с помощью языковых средств мы выражаем любые наши отношения с миром, с другими людьми, с предшествующими и будущими поко­лениями. Но дело не только в том, что язык является универсаль­ным средством выражения всего, с чем сталкивается в своей жизни человек. Помимо общих назначений языка быть средством выра­жения необходимо указать на экспрессивную специфическую роль, которую он играет по отношению к структурам сознания.

Прежде всего, это касается выражения эмоционального мира со­знания, переживаний. Человек всегда находится в ситуации, когда он должен отдать предпочтение одним языковым средствам выра­жения своих мотивов по отношению к другим. Через эмоциональ­ные слова и словосочетания человек выражает свое отношение к тому, что он говорит, оценивает и переоценивает. Заметим, что сло­во, выражающее эмоцию, не совпадает по своей структуре со струк­турой эмоции. Но через него можно передать порой тончайшие нюансы эмоциональных переживаний. Язык располагает богатыми возможностями передачи настроений человека, его положительных и отрицательных оттенков. Эмоциональная речь задействует раз­нообразные языковые средства. Это могут быть оценочные или цен­ностные суждения, простые эмоциональные восклицания (напри­мер, междометия типа «о!» или «эх!»), знаки грусти, печали, удивле­ния, любопытства и т.п.

Выражая акты и состояния сознания, слово «живет» в самом языковой сознании насыщенной жизнью. Смысловой облик слов складывается, изменяется и обогащается на протяжении всей их истории и культуры употребления в различных обществах. Уча­ствуя в речеоформлении сознания, слово «тащит» за собой весь груз своих прошлых значений. В познавательных возможностях слова пересекаются, сходятся все его прошлые и настоящие свой­ства. На подобном пересечении где-то умещаются новые возмож­ности значения слова, в форме которых реализуются конкретные чувственные образы, мыслительные операции, эмоции, волеизъявле­ния, любые другие процессы, состояния или структуры сознания.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Караваев Э.Ф. «Философия». М.: Юрайт-Издат, 2004.-520с.

2. Мигалатьев А.А. «Философия». – М.: ЮНИТИ – ДАНА, 2001. – 639с.

3. Фролов И.Т. «Введение в философию». М.: Республика, 2003.-653с.

Язык наряду с известными функциями выполняет функцию обобщения опыта. Это значит, что в языке синтезируется опыт всех предшествующих поколений. Эта функция позволяет нам не только аккумулировать в себе знания предшественников, но и создавать новые, которые также фиксируются в знаках языка.

Гегель видел в знаках языка продукт познавательной деятельности духа, когда “освободившись от содержания образа, общее представление становится чем-то созерцаемым в произвольно выбранном им внешнем материале, оно порождает то самое, что... следует назвать знаком” 1 .

Синтезированный в языке опыт связан со всеми аспектами деятельности (бытовой, политической, социальной, производственной, эстетической и др.). В.А.Звегинцев по этому поводу пишет: “...интегрированный и синтезированный в языке опыт во многом детерминирует и мысль и общение - ведь все, о чем мы мыслим, и все, о чем мы говорим, вращается вокруг данных опыта, заключенных в самом языке...” 2 .

Крайняя форма влияния языка на поведение людей проявляется в различного рода культовых построениях, включая не только обряды колдунов, ведьм, шаманов и др. (в основе которых лежит магическое использование языка), но канонизированные учения классических религий (Библия, Коран).

Именно влияние языка на поведение людей лежит в основе теории лингвистической относительности Сепира-Уорфа. Язык является субстратом интеллектуальной, эмоциональной и волевой деятельности человека, поэтому проблема поведения человека есть проблема и языковая. Конечно, можно выделить много факторов, влияющих на поведение, - это среда, общий уровень культуры, образование, воспитание, наследственность и пр. И тем не менее актуальность теории лингвистической относительности для описания взаимодействия семантической структуры языка и поведения бесспорна.

Способность языка к обобщению исторического опыта деятельности человека, влияние языка на поведение людей, согласно приобретенному опыту (в том числе и через язык), можно проиллюстрировать примерами усвоения и осмысления человеком понятий “смерть” и “бессмертие”, которые мы получили через язык и которые оставили глубокий след в нашем поведении. Психологи утверждают, что осознание неизбежности смерти ребенок получает в период от пяти до восьми лет. Это опыт, приобретенный посредством языка. Лекарства от смерти нет. Есть только неизбежность смерти. И хотя идея смерти со временем уходит в подсознание (и слава Богу! человек не живет философией горьковского ужа: “летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, все прахом будет”), но знание неизбежности своего конца оставило глубокий след на всем дальнейшем поведе нии человека.

Не прибегая к этимологическим разысканиям, понимаем, хотя бы по словообразовательному отношению, что слово “смерть” возникло раньше слова “бессмертие”.

Понятие “бессмертие” придумано не только для утешения, оно отражает мировоззрение, и не только религиозное. Привлекательна мысль “тело - смертно, душа - бессмертна”. В словаре Даля: “...непричастность смерти, принадлежность, свойство, качество неумирающего, вечно сущего, живущего; жизнь духовная, бесконечная, не зависимая от плоти.” Конечно, слово “бессмертие” развивало и другое значение: “посмертная слава”. Это значение находим у Г.Р.Державина в стихотворении “Венец бессмертия”: “И шутками себе такими Венец бессмертия снискал”, у А.С.Пушкина в поэме “Анжело” и в альбоме Илличевскому записано: “Предпочел бы я скорей Бессмертию души моей Бессмертие своих творений”.

Анализ понятий “смерть” и “бессмертие” в прозе и поэзии XIX века отражает характер поведения гипертрофированной личности великих поэтов и писателей.

Ф.Достоевский пишет: “- Я объявляю, что любовь к человечеству - даже совсем немыслима, непонятна и совсем невозможна без совместной веры в бессмертие души человеческой” (“Дневник писателя”). Но вера Достоевского отличается от официальной веры как религиозной, так и государственной. “А наша-то жизнь не сон? - спрашивает Достоевский. - Больше скажу, - и сам же отвечает, - пусть, пусть никогда не сбудется и не бывать раю (ведь уже это-то я понимаю!) - ну, а я буду проповедовать.” Проповедовать ради чего? Чтобы не допустить карамазовщину, чтобы не оставить преступление безнаказанным? Вот какое сложнейшее религиозное, философское, социальное и моральное переплетение произошло вокруг понятия “бессмертие”. Все творчество Ф.Достоевского - это спор прежде всего с самим собой. Понятия “бессмертие” и “вера” противоречивы по своей сути, и.Достоевский вкладывает в них глубокий гуманистический смысл, что, собственно, отражается в его произведениях.

Понятия “смерти” и “бессмертия” связываются со всей жизненной концепцией личности. И если у “обычных смертных” смысл этих понятий уходит в подсознание (по крайней мере по поводу личной причастности к смерти и бессмертию), то у “великих мира сего” они накладывают существенный отпечаток на всю творческую концепцию гипертрофированной личности художника. Л.Толстой избегает “вслух” произносить данные слова, он боится смерти, отрицает ее, убегает от нее, но, увы! - навстречу ей. “Всю жизнь он боялся и ненавидел ее, всю жизнь около его души трепетал “арзамасский ужас”: ему ли, Толстому, умирать? - вспоминает М.Горький о Толстом. - Почему бы природе не сделать исключение из закона своего и не дать одному из людей физическое бессмертие, - почему? Он, конечно, слишком рассудочен и умен для того, чтобы верить в чудо, но, с другой стороны,- он озорник, испытатель и, как молодой рекрут, бешено буйствует со страха и отчаяния перед неведомой казармой” 3 .

Осознание понятий “смерть” и”бессмертие” великим художником эхом отражается в произведениях Л.Толстого. Смерть - закон, факт, неизбежность, жизненный конфликт. Поэтому Л.Толстой пытается отступить от уверованной истины - неизбежности, жестокости самой идеи смерти и предсмертного ожидания, и стремится придать роматическую окраску, например, в сцене встречи раненого А.Болконского с Наполеоном: “ Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются”, - подумал он и упал на спину... Над ним не было ничего уже, кроме неба, - высого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими на нем серыми облаками. “Как тихо, спокойно и торжественно... - подумал князь Андрей, - не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так.., - совсем не так ползут облака по этому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба?.. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме него. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!..” В своей повести “Жеребенок с колокольчиком” Л.Якименко устами капитана Ялового дает непривычную оценку состояния А.Болконского в описанной сцене: “Немцы обрушили на свои старые позиции огонь артиллерийского полка. Ни взрыва, ни удара, ни боли - ничего поначалу он не почувствовал. Очнулся в окопе, прижат к стенке. Кто-то хрипит у самой груди. Кровавые вслипы. Он придавлен к стенке. Первое, что Яловой увидел: сосны на пригорке. Высокие, воткнувшиеся в небо. Они начали клониться, изгибаться гармошкой. Низкое, сморщенное небо поплыло на него, придавило, теснило дыхание... И тут, неожиданный для него самого, изумленный и горестный крик из самых глубин сознания: - Не так! Совсем не так!.. Потому что именно в эти мгновения по странному капризу памяти и воображения ему вспомнилось знаменитое описание того, как Андрей Болконский, тяжело раненный, лежит на поле боя и видит высокое голубое небо и размышляет о славе, о жизни, о смерти.И все писали об этом месте и внушали, и он сам убедил себя в том, что это одно из самых верных и прекрасных мест во всем романе... Пока еще он мог сравнивать и понимать... Толстой не мог знать, что это такое, когда тебя начинает когтить боль, глаза сами собой судорожно смыкаются и ты начинаешь звать, кричать: “Санитара! Санитара!”.. Кто-то хрипел, дергался у

него возле груди. Яловой слышал глухие вслипы. И повторял слабеющим голосом:

Санитара! Санитара! Голова его бессильно зависла, и он увидел у своей груди окровавленную массу вместо лица и темный провал рта, его сводила судорожная зевота...”

Л.Толстой прибегает к “доморощенной философии”, позволяющей по-своему воспринять понятия “смерть” и “бессмертие”. Вот как описывается известная сцена в “Смерти Ивана Ильича”. “Он видел, что умирает, и был в постоянном отчаянии. В мучительных поисках какого-нибудь просвета он ухватился даже за старую свою мысль, что правила логики, верные всегда и для всех, к нему самому не приложимы. “Тот пример силлогизма, которому он учился в логике Казеветтера: Кай - человек, люди смертны, поэтому Кай смертен, казался ему во всю его жизнь правильным только по отношению к Каю, но никак не к нему”.

Совсем по-другому на поведение и на творчество Э.Хемингуэя влияли понятия “смерть” и “бессмертие”. Вся жизнь Хемингуэя - это риск, это игра со смертью.

Он вызывающе смотрит ей в глаза, пытается ее унизить, оскорбить, он не может смириться со своим физическим бессилием перед смертью, он не может быть побежденным, поэтому его уход из жизни следует рассматривать именно в этом контексте. В докладе в этом же ключе рассматриваются поэтические произведения Н.Заболоцкого, И.Сельвинского и др.

_________________________

1 Гегель. Соч. М., 1956. Т. 3. С. 265.

2 Звегинцев В.А. Теоретическая и прикладная лингвистика. М., 1968. С. 82.

Свободное владение иностранным языком помогает увидеть мир в новом свете.

Нет нужды повторять, сколь разительно отличаются друг от друга разные языки: вам могут рассказать про 25 падежей венгерского языка, или привести в пример более полутора сотен слов, относящихся к снегу и льду в саамских языках, ну а про знаменитые времена английского языка знает каждый, кому приходилось в школе их учить. С другой стороны, мы знаем, что мировосприятие у разных народов тоже довольно сильно отличается, оттого-то у нас на Земле великое множество культур. Но обычно мы считаем, что язык лишь отражает особенности нашего видения, наших мыслей и чувств. Однако не может ли язык сам по себе влиять на то, как человек думает и чувствует?

Специалисты по когнитивной психологии этот вопрос обсуждают довольно давно, но в последнее время интерес к нему многократно возрос в связи с появлением серии работ, утверждавших, что - да, язык воздействует на сознание. Так, в 1991 году в журнале Cognition была опубликована статья, в которой говорилось, что корейцы, по сравнению с англичанами, больше обращают внимания на то, как объекты соединяются друг с другом, насколько хорошо они друг к другу подходят. В 1997 году в том же Cognition появилась похожая работа, но уже про японцев – они, как оказалось, предпочитают группировать предметы в соответствии с материалом, из которого они сделаны, тогда как английский выводит на первое место форму. Наконец, в 2007 году в Proceedings of the National Academy of Sciences была опубликована статья, в которой говорилось, что русскоязычные люди быстрее различают оттенки синего цвета, нежели англоязычные. Однако подобные работы неизменно наталкивались на возражения того рода, что здесь мы имеем дело либо с лабораторными артефактами, либо с общекультурными различиями.

Но, если сознание действительно зависит от языковой структуры, то у двуязычных людей мировосприятие должно быть смешанным, и у многих читателей, наверно, уже возник вопрос, не проводили ли подобные исследования с теми, кто говорит сразу на нескольких языках. Именно это и проделали Панос Атанасопулос (Panos Athanasopoulos ) из Ланкастерского университета и его коллеги, опубликовавшие свои результаты в Psychological Science . В их эксперименте участвовали люди, говорящие на английском и немецком языках, либо на каком-то одном, либо на обоих. Немецкий и английский по-разному делает акценты на происходящем. Если в английском можно очень хорошо объяснить, в каком времени случилось событие и как разные его эпизоды соотносятся друг с другом на временной шкале, то в немецком больше внимания уделяется обстоятельствам действия: где, как и зачем оно происходило.

Если язык действительно влияет на сознание, то немецкоязычные и англоязычные индивидуумы должны по-разному видеть происходящее. И тем, и другим показывали серию видеороликов с людьми, которые гуляли, бежали, ныряли или катались на велосипедах, но смысл их действий был не вполне очевиден. Например, видео с гуляющей женщиной было снято так, что можно было решить, что у неё есть цель и она идёт к конкретному зданию – или же что она бесцельно гуляет по улице. И вот на таких сценках участников эксперимента просили всё же определиться с тем, есть ли цель у человека на видео или нет.

Оказалось, что говорящие на немецком в 40% случаев искали конкретную цель у происходящего на экране, тогда как говорящие на английском – лишь в 25%. (Подчеркнём, что речь здесь не идёт о правильном или неправильном ответе, обе интерпретации, и целеполагающая, и бесцельная имели право на существование.) Можно сказать, что немцы были ориентированы на возможные последствия действий, тогда как англичан больше занимало действие само по себе.

Ну, а что же двуязычные люди? Они занимали промежуточное положение, отчасти подчиняясь тому языку, который выучили. Если немец, свободно говорящий по-английски, находился во время эксперимента в своей родной стране и при этом с ним говорили по-немецки, то он по-прежнему был ориентирован на цель действия. Если же опыт ставили в Великобритании и на английском, то двуязычные немцы переключались на само действие. Конечно, и здесь можно говорить о влиянии общего культурного окружения. Однако следующий вариант эксперимента показал, что дело всё-таки в языке. Людей просили во время просмотра видео произносить вслух набор чисел, по-немецки или по-английски – так, по мысли авторов работы, можно было на время активировать один язык и «усыпить» другой. Оказалось, что восприятие видео менялось в зависимости от того, какой язык был активен: если человек считал вслух по-немецки, то он искал цель происходящего («женщина идёт, чтобы прийти»), если счёт шёл по-английски, то акцент был уже на самом действии («женщина просто гуляет»). Если язык счёта менялся по ходу эксперимента, то следом менялось и восприятие увиденного.

Можно сказать, что другой язык в буквальном смысле расширяет наше сознание и заставляет иначе взглянуть на мир. И здесь, конечно, возникает масса вопросов. Например, все ли языки в одинаковой степени влияют на восприятие, играет ли роль родство между ними, от каких ещё условий зависит их влияние и распространяется ли оно на абстрактные умозаключения тоже. Пока что психологи смогли увидеть «след языка» в тот момент, когда язык был активен, но, может быть, он как-то действует на сознание и в тот момент, когда мы на нём не говорим? Впрочем, не стоит все особенности мировосприятия относить на счёт родной – или неродной – речи. В конце концов, культурных факторов действительно есть великое множество, и в реальной жизни они могут либо способствовать языковому влияние на сознание, либо, напротив, сводить такое влияние на нет.

Язык существенно влияет на картину мира человека. Он определяет такие фундаментальные основы человеческого знания, как представления о пространстве, времени и причинно-следственных связях. T&P публикуют профессора психологии Леры Бородитски о том, как индейцы Амазонии обходятся без числительных, почему еврейские дети осознают свою половую принадлежность раньше финских детей и как особенности китайского языка влияют на математические способности жителей Поднебесной.

Лера Бородитски - доцент когнитивной психологии Стэнфордского университета и главный редактор журнала Frontiers in Cultural Psychology. Ее коллектив проводит исследования, посвященные проблемам психического отражения действительности и влияния языка на познавательные процессы.

Я беседую с пятилетней девочкой из Пормпуроу - небольшой области проживания аборигенов на западном окончании полуострова Кейп-Йорк в Северной Австралии. Если я прошу ее указать на север, она делает это без всяких колебаний и, как показывает мой компас, абсолютно точно. Спустя какое-то время я задаю тот же вопрос на лекции в Стэнфордском университете, где присутствуют выдающиеся ученые - обладатели премий и медалей за научные достижения. Я прошу их закрыть глаза с тем, чтобы они не видели действия своих соседей, и предлагаю указать на север. Многие отказываются сразу, так как вообще не в состоянии это сделать, другие на какое-то время задумываются, а затем указывают на все возможные направления. Я повторяла данный эксперимент в Гарварде, Принстоне, Москве, Лондоне и Пекине - результат был всегда один и тот же.

Бесспорное влияние

Итак, пятилетняя девочка, принадлежащая к определенной культуре, легко делает то, на что не способны крупные ученые из другой культуры. Чем же могут быть обусловлены столь существенные различия в одной из познавательных способностей? Как ни удивительно, причиной может служить разница в языке общения.

Представления о том, что языковые особенности способны влиять на познавательные функции, высказывались уже несколько веков тому назад. С 1930-х годов они получили подтверждение в работах американских лингвистов Эдварда Сепира (Edward Sapir) и Бенджамина Ли Уорфа (Benjamin Lee Whorf). Изучая различия между языками, они пришли к выводу о том, что носители разных языков мыслят по-разному. Такие представления были сначала встречены с большим энтузиазмом, однако, к сожалению, они совершенно не были подкреплены объективными данными. К 1970-м годам многие ученые разочаровались в гипотезе Сепира-Уорфа, и на смену ей пришли теории универсальности мышления и речи. Однако сегодня, спустя несколько десятилетий, наконец, появился большой фактический материал, свидетельствующий о формировании мышления под влиянием особенностей языка. Эти факты опровергают устоявшуюся парадигму универсальности мышления и открывают новые увлекательные перспективы в области происхождения мышления и представлений о действительности. Кроме того, полученные результаты могут иметь важное юридическое, политическое и педагогическое значение.

В мире насчитывается более 7 тысяч языков, и каждый из них требует особых речевых оборотов. Предположим, я хочу сообщить, что посмотрела фильм «Дядя Ваня на 42-й улице». На языке миан, распространенном в Папуа–Новой Гвинее, в зависимости от употребленного мной глагола собеседник узнает, что я видела фильм только что, вчера или давно. На индонезийском языке, напротив, из конструкции глагола даже не будет ясно, видела ли я его или только собираюсь посмотреть. В русском языке из глагола станет ясен мой пол, а на мандаринском наречии китайского языка мне придется уточнить, идет ли речь о дяде по отцовской или материнской линии и о родстве по крови или по браку - для каждого из данных случаев используется разное существительное. А на языке пираха (на котором говорит маленькое племя, обитающее на одном из притоков Амазонки) я даже не смогла бы сказать «42-я улица» - в нем нет чисел, а имеются лишь понятия «мало» и «много».

В языке тайоре (куук-тайоре) нет таких пространственных понятий, как «левое» и «правое». Вместо них применяются обозначения абсолютных направлений - север, юг, восток и запад.

Различий между разными языками бесконечное множество, но это еще не означает, что носители разных языков по-разному мыслят. Можем ли мы утверждать, что говорящие на миане, индонезийском, русском, мандаринском или пираха в конечном счете по-разному воспринимают, вспоминают и рассуждают об одних и тех же явлениях? На основании данных, полученных в моей и нескольких других лабораториях, мы вправе считать, что язык действительно влияет на такие фундаментальные основы человеческого знания, как представления о пространстве, времени, причинно-следственных связях и отношениях с другими людьми.

Вернемся в Пормпуроу. В языке тайоре (куук-тайоре), на котором говорят в этой области, нет таких пространственных понятий, как «левое» и «правое». Вместо них применяются обозначения абсолютных направлений - север, юг, восток и запад. В английском такие понятия, разумеется, тоже используются, но лишь для указания глобальных направлений. Мы никогда не скажем, например, «надо же, салатные вилки положили на юго-востоке от обеденных!» На языке тайоре, напротив, указания абсолютных направлений применяются во всех пространственных масштабах: можно сказать, например, что «чашка стоит на юго-востоке от тарелки» или «мальчик к югу от Мэри - мой брат». Таким образом, чтобы хоть как-то общаться на этом языке, надо постоянно ориентироваться в пространстве.

Данные, полученные за последние два десятилетия в новаторских работах Стивена Левинсона (Stephen C. Levinson) из Института психолингвистики имени Макса Планка (Неймеген, Нидерланды) и Джона Хэвиленда (John B. Haviland) из Калифорнийского университета (Сан-Диего), показывают, что носители языков, в которых применяются обозначения абсолютных направлений, удивительно хорошо ориентируются в пространстве, в том числе в незнакомых местностях или зданиях. У них это получается лучше, чем у постоянных обитателей, говорящих на обычных языках; более того, их способности выходят за рамки современных научных представлений. Видимо, столь удивительные возможности формируются под влиянием особенностей языка.

Особенности восприятия пространства влекут за собой и особенности восприятия времени. В частности, мы с моей коллегой из Калифорнийского университета (Беркли) Элис Гэби (Alice Gaby) предъявляли говорящим на тайоре иллюстрации с разными разворачивающимися во времени событиями - взрослеющего человека, растущего крокодила, съедаемого банана. Перемешав картинки, мы просили испытуемых расположить их в определенной временной последовательности.

Каждый участник проделал процедуру дважды, будучи сам расположенным в разных направлениях. Говорящие на английском при выполнении задачи раскладывают карточки слева направо, а на иврите - справа налево: таким образом, особенности письма определяют наши представления о временной организации. В случае же с говорящими на тайоре картина была иной: они располагали карточки в направлении с востока на запад. Иными словами, если они сидели лицом к югу, то карточки раскладывались слева направо; к северу - справа налево; к востоку - к себе, к западу - от себя. Никому из испытуемых мы не сообщали, как ориентированы стороны света: они знали об этом сами и спонтанно использовали ориентировку в пространстве для формирования временной структуры.

Существуют и другие различия в представлениях о времени среди разных культур. Так, на английском языке говорят, что будущее впереди, а прошлое позади. В 2010 году исследователь из Абердинского Университета (Шотландия) Линден Майлс (Lynden Miles) и его сотрудники обнаружили, что говорящие на английском при мысли о будущем подсознательно наклонялись вперед, а при мысли о прошлом - назад. Однако на языке аймара, на котором говорят жители Анд, напротив, будущее позади, а прошлое - впереди. Соответственно отличается и их жестикуляция: в 2006 году Рафаэль Нуньес из отделения Калифорнийского университета в Сан-Диего и Ева Свитсер (Eve Sweetser) из отделения Калифорнийского университета в Беркли показали, что говорящие на аймара при упоминании о прошлом наклонятся вперед, а о будущем - назад.

Каждый запоминает по-своему

Носители различных языков по-разному описывают события, и в результате по-разному запоминают роль их участников. Каждое событие, даже самое мимолетное, представляет собой сложную логическую структуру, требующую не только точного воссоздания, но и интерпретации.

Возьмем, к примеру, известную историю о том, как бывший вице-президент США Дик Чейни на охоте вместо перепелки случайно ранил своего приятеля Гарри Уиттингтона. Историю можно описать по-разному. Можно, например, сказать: «Чейни ранил Уиттингтона», и это будет прямо указывать на Чейни как на виновника происшествия. Можно сказать и по-другому: «Уиттингтон был ранен Чейни», и это уже несколько дистанцирует Чейни от события. Можно вообще оставить Чейни за кадром, написав «Уиттингтона ранили». Сам Чейни высказался так (буквально): «В конечном счете, именно я тот человек, кто нажал на курок ружья, выпустившего заряд, ранивший Гарри», тем самым разделив себя и несчастный случай длинной цепочкой событий. А бывший в то время президентом США Джордж Буш придумал еще более ловкую формулировку: «Он услышал шум крыльев, обернулся, выстрелил и увидел, что его друг ранен», одной фразой превращающую Чейни из виновника несчастного случая в простого свидетеля.

Агентивность трактуется лингвистами как свойство языковой конструкции, в которой человек предстает не субъектом действий, а объектом. Проще говоря, человек описывает ситуацию так, словно он не имеет к происходящему отношения, на событие повлияли не зависящие от него обстоятельства.

На американцев такие словесные фокусы редко оказывают влияние, поскольку в англоязычных странах, где главная задача детей и политиков - увильнуть от ответственности, неагентивные конструкции звучат как нечто явно уклончивое. Говорящие на английском предпочитают обороты, прямо указывающие на роль того или иного человека в событии, например «Джон разбил вазу». Напротив, японцы и испанцы чаще используют именно неагентивные конструкции типа «ваза разбилась» (по-испански - «Se rompiу el florero»), в которых о виновнике происшествия непосредственно не говорится.

Мы с моей студенткой Кейтлин Фози (Caitlin M. Fausey) обнаружили, что такие языковые особенности могут обусловливать различия в воспроизведении событий и воспоминаниях очевидцев. В наших исследованиях, результаты которых были опубликованы в 2010 году, лицам, говорящим на английском, испанском и японском предъявляли видеофрагменты, где два человека прокалывали воздушные шарики, разбивали яйца и проливали жидкости - в одних случаях случайно, в других - нарочно. Далее их просили вспомнить, кто именно был виновником происшествия - как при опознании подозреваемого. С точки зрения языковых особенностей результаты оказались предсказуемы. Носители всех трех языков описывали намеренные события с использованием агентивных конструкций типа «Это он проколол шарик» и одинаково хорошо помнили виновников событий. Однако воспоминания о случайных происшествиях имели очень характерные различия. Участники, говорящие на испанском и японском, по сравнению с англоязычными, реже описывали происшествия с помощью агентивных конструкций и хуже запоминали их виновника. При этом в целом способность к запоминанию у них не была хуже - намеренные события, при описании которых виновник, разумеется, указывался, они помнили столь же хорошо, как и носители английского языка.

На иврите обозначение пола чрезвычайно распространено (даже слово «ты» различается в зависимости от него), в финском используется существенно реже, а английский занимает в этом отношении промежуточное положение. Оказалось, что выросшие среди говорящих на иврите дети осознавали свою половую принадлежность на год раньше, чем говорящие на финском.

Язык влияет не только на запоминание, но и на обучение. Во многих языках структура имен числительных более явно соответствует десятичной системе, чем в английском (в китайском, например, нет таких исключений, как «eleven» для одиннадцати и «twelve» для двенадцати, где нарушено общее правило прибавления к цифре, обозначающей единицы, основы «-teen», аналогичной русскому«-дцать»), и их носители быстрее овладевают счетом. Число слогов в числительных влияет на запоминание телефонного номера или счет в уме. От особенностей языка зависит даже возраст осознания своей половой принадлежности. В 1983 г. исследователь из Мичиганского университета (Анн-Арбор) Александр Гиора (Alexander Guiora) сравнил три группы детей, родными языками которых были иврит, английский и финский. На иврите обозначение пола чрезвычайно распространено (даже слово «ты» различается в зависимости от него), в финском используется существенно реже, а английский занимает в этом отношении промежуточное положение. Оказалось, что выросшие среди говорящих на иврите дети осознавали свою половую принадлежность на год раньше, чем говорящие на финском, а англоязычные дети заняли некое среднее положение.

Что на что влияет?

Я привела лишь несколько ярких примеров различий в познавательных функциях у носителей разных языков. Естественным образом возникает вопрос - влияют ли особенности языка на мышление или наоборот? Видимо, верно и то, и другое: от того, как мы мыслим, зависит наш язык, но есть и обратное воздействие. В последние десять лет с помощью ряда остроумных исследований было доказано, что язык, бесспорно, играет роль в формировании мышления. Выяснилось, что изменение состава языка влияет на познавательные функции. Так, обучение новым словам, обозначающим цвета, влияет на различение оттенков, а словам, обозначающим время - на восприятие времени.

Еще один путь исследования влияний языка на мышление - изучение людей, свободно говорящих на двух языках. Оказалось, что восприятие действительности в известной степени определяется тем, на каком языке такой человек говорит в данный момент. Два исследования, опубликованных в 2010 году, показали, что от этого могут зависеть даже такие фундаментальные свойства, как симпатии и антипатии.

Одно из исследований было проведено учеными из Гарвардского университета Олудамини Огуннейком и его коллегами, другое - коллективом Шая Данцигера из Университета Бен-Гуриона в Негеве. В обеих работах изучались подсознательные предпочтения у двуязычных испытуемых - владеющих арабским и французским в Марокко, испанским и английским в США и арабском и ивритом - в Израиле. Последним, в частности, предлагали быстро нажимать клавиши в ответ на предъявление разных слов. В одном случае при предъявлении еврейских имен (например, «Яир») или обозначений положительных качеств (например, «хороший» или «сильный») испытуемые должны были нажать клавишу «M», а при предъявлении арабских имен (например, «Ахмед») или отрицательных качеств (например, «плохой» или «слабый») - клавишу «X». Затем условия менялись таким образом, что одна клавиша соответствовала еврейским именам и отрицательным качествам, а другая - арабским именам и положительным качествам. Во всех случаях измерялось время реагирования. Такой метод широко используется для оценки подсознательных предпочтений - в частности, ассоциаций между этнической принадлежностью и положительными либо отрицательными чертами.

В китайском, например, нет таких исключений, как eleven для одиннадцати, и его носители быстрее овладевают счетом.

К удивлению ученых, скрытые предпочтения у одних и тех же людей существенно отличались в зависимости от того, какой язык они в данный момент использовали. В частности, в вышеописанном исследовании при использовании иврита подсознательное отношение к еврейским именам было более положительным, чем при использовании арабского. Видимо, язык влияет на гораздо более многообразные психические функции, чем принято предполагать. Человек пользуется речью даже при выполнении таких простых заданий, как различение цветов, подсчете точек на экране или ориентировании в небольшом помещении. Мы с моими сотрудниками обнаружили, что, если воспрепятствовать свободному использованию речи (например, попросить испытуемых постоянно повторять газетную выдержку), то выполнении таких заданий нарушается. Это позволяет предположить, что особенности разных языков могут влиять на очень многие стороны нашей психической жизни. То, что принято называть мышлением, представляет собой сложную совокупность речевых и неречевых функций, и, возможно, существует не так много мыслительных процессов, на которых не воздействовали бы особенности языка.

Важнейшая особенность человеческого мышления - пластичность: способность быстро перестраивать представления о действительности при ее изменениях. Одним из проявлений такой пластичности является многообразие человеческих языков. Для каждого из них характерен уникальный набор познавательных средств и каждый основан на знаниях и представлениях, накопленных в данной культуре на протяжении тысячелетий. Язык - это способ восприятия, познания и осмысления мира, бесценный руководитель по взаимодействию с окружением, созданный и выпестованный нашими предками. Изучение влияний языка на мышление поможет понять, как мы формируем знания о действительности и ее закономерностях, достигая все новых интеллектуальных вершин - иными словами, саму суть того, что делает нас людьми.

Редакция «Теорий и практик» благодарит журнал «В мире науки» за предоставленную статью Леры Бородитски «Как язык формирует мышление». Данный перевод был сделан Николаем Алиповым и опубликован в пятом номере журнала за 2011 год.