Есть вещи, которые мы знаем из первых рук. От тех людей, которым нет основания не верить. Пусть это лишь отрывочные воспоминания, но они имеют тонкий аромат старинных фотографий и дают ощущение сопричастности.

Мне повезло. Мои предки прожили очень долгую жизнь. Поэтому некоторые детали истории начала 20 века я знаю из их уст. Тем удивительнее постоянные находки в Интернете, отрицающие то или иное событие. Хотелось сделать материал о Льве Толстом, как о самом понятном русском писателе, и самом непонятом человеке. Но попав на христианские порталы, я нашла много интересного и неожиданного. Разговор идет об анафеме. Ни для кого не секрет, что церковь предала анафеме Льва Толстого. Это факт замолчать невозможно. Вот краткая запись рассказа одной из моих бабок 1892 года рождения. Жила она в Ургенче, но православная церковь там была. «Это было страшно. Звонили во все колокола. Мы побежали в церковь, а там священник кричал анафему Льву Толстому. Это было одним из самых жутких воспоминаний моего детства». Если уж такую службу проводили в колониях, то, наверное, точно так же она прошла по всей России.
В переводе с греческого слова «анафема» означает приношение, дар, посвящение богу какого-либо предмета, который в силу этого становился в греческом культе священным, неприкосновенным, отчужденным. Собственно, это отлучение от церкви. Своего рода проклятие. Сейчас же на многих христианских сайтах я нахожу такие тексты. Лев Толстой был отлучен от Церкви, но анафеме предан не был. Каким образом ухитряются разделить одно и то же понятие? Мол, не было оглашения, только статья в газете. Будьте же последовательны – было отлучение или нет? Было, а стало быть, было и предание анафеме, и оглашение. Иначе и быть не могло.

И вдруг, подобно внезапно разорвавшейся бомбе, удару грома в ясный безоблачный день всю Россию, весь мир ошеломило сообщение Российского телеграфного агентства об отлучении от церкви всемирно известного писателя земли русской - Льва Николаевича Толстого.
«Русскому телеграфу, - писал в связи с этим В. Г. Короленко, - кажется, приходится в первый раз еще со времени своего существования передавать такое известие. «Отлучение от церкви», передаваемое по телеграфной проволоке, парадокс, изготовленный историей к началу XX века».
Русская православная церковь на весь мир отметила начало нового века неуклюжим действом, заимствованным из арсенала средневековья.
Великому обличителю самодержавия и церкви - Льву Толстому - невозможно было избежать горькой участи, постигшей талантливых передовых людей России прошлого: Радищева, Новикова, Рылеева, Пушкина, Лермонтова и многих других.
Скорбный список героев и мучеников русской передовой мысли, классиков литературы, несомненно, пополнился бы и Львом Толстым, но то обстоятельство, что он принадлежал не только России, а всему человечеству, удерживало его коронованных врагов и «святых отцов» церкви от физической расправы с ним».

Мысль об отлучении Толстого от православной церкви возникала в церковном мире неоднократно и задолго до принятия синодом «определения» от 20–22 февраля 1901 года* (* Еще в 80-х годах в общество проникли слухи о предполагаемом отлучении Толстого от церкви и заточении его в монастырь). Указание на это имеется в ряде писем и документов. Например, близкий к синоду херсонский архиепископ Никанор высказал в письме к Н. Я. Гроту в 1888 году: «Мы без шуток собираемся провозгласить торжественную анафему... Толстому». Говоря «мы», он подразумевал синод, который вынашивал план анафематствования Толстого. Таким путем был пущен слух о предполагаемом (или желаемом) отлучении, в надежде на проверку впечатления, которое он произведет, однако ожидаемого эффекта не получилось.
Более откровенно – и уже публично – через три года выступил харьковский протоиерей Буткевич, который на торжественной литургии в годовщину восшествия на престол Александра III произнес в кафедральном соборе проповедь о том, что Толстой «больше всех волнует умы образованного и необразованного общества своими сочинениями, отличающимися разрушительной силой и растлевающим характером, проповедующими неверие и безбожие».
Распалившийся иерей тут же предал Толстого анафеме и выразил надежду, что «благочестивейший государь пресечет своевременно его разрушительную деятельность». Таким образом, Толстой, хотя и в харьковских масштабах, но уже был анафематствован. Об этом случае, сообщенном газетой «Южный край» 5 марта 1891 года, синод, конечно, не мог не знать, но он никак не отозвался, ожидая откликов. Передовая общественность подошла к этому наскоку на Толстого, как к очередному юродству, свойственному не в меру усердным «верноподданным» служителям церкви того времени, и с брезгливостью игнорировала его.
В конце того же года, подбирая обличающие материалы для синода, тульский архиерей посылает в Епифанский уезд двух священников «для исследования поведения» Толстого.

Сейчас православные сайты елейно объясняют, что не было анафемы, пытаясь замазать страничку истории. Для чего же это делается? Имя Толстого и его произведения не исчезли с лица земли. Мало того, они теперь известны всему миру. А сам Толстой является гордостью русской культуры. Такой расклад являет миру и лицо православной церкви – противницы новых веяний. Самое смешное в этой истории, что Толстой не был атеистом или социалистом. Он как раз был глубоко верующим человеком, но попытался создать очищенную (если можно так выразиться) ветвь христианства (некую смесь из западного протестантизма и русского старообрядчества различных направлений): сам на основе канонических составил собственное Евангелие, проповедовал, необходимые на его взгляд, религиозные идеалы, при этом осуждая по ряду причин официальную Церковь.

А то, что отлучили, так это он сам попросил. (?) И вообще перед смертью вернулся в лоно церкви. Да? Давайте-ка посмотрим – вернулся или нет.

С тревогой и опасениями следили власти за каждым шагом Толстого. Правительство и церковь были заинтересованы в таких толкованиях причин ухода Толстого, которые представляли бы его как примирившегося с государством и церковью и отказавшегося от своих заблуждений. Для этого была использована печать; газеты того времени одна за другой помещали всевозможные версии на тему его ухода из дома: «...ни государство, ни церковь ничем не возмутили тишины гениальной жизни»; Толстой бежал «от духа революционного ажиотажа», от «антигосударственной и антицерковной интеллигенции». «По всему видно, что граф Л. Н. Толстой находится на пути примирения с церковью».
В ход были пущены домыслы о том, что Толстой ушел, чтобы отрешиться от мирской суеты и уйти в монастырь * (* Газеты «Новое время», 4 ноября, «Колокол», 5 ноября 1910 г.).
«Лев Толстой не ушел от мира, а ушел в мир, – ответил на эти выдумки реакционной прессы писатель Скиталец. – Лев Толстой ушел в мир, потому, что он принадлежит миру. Его дом не Ясная Поляна и его семья – все люди... И он пошел ко всем людям – сильный и светлый. Не стойте же на его пути с маленьким, узеньким мещанским аршином...
Дайте дорогу светлому страннику. Пусть идет куда ой хочет... и да будет ему широка Россия... * (* Газета «Раннее утро», 4 ноября 1910 г.).
Когда же надежды на «раскаяние» не оправдались, реакционные газеты сменили слащавость на разнузданную брань, называя умирающего писателя «еретиком», «растлителем двух поколений», «слабоумным».

От чего же бежал Толстой из Ясной поляны? «От смерти» как принято считать, или от возможного нашествия духовников? Тайну это мы вряд ли узнаем.

Но когда-то, мне пришлось видеть в Казанском соборе в Ленинграде - тогда он был Музеем религии и атеизма - большой холст, на котором был изображен Толстой в аду, окруженный пламенем и грешниками. Не являлось ли создание подобных икон уже проклятием?

И никогда не случится примирение Толстого с его преследователями, которые продолжали преследовать его даже после смерти. Эту грязную страницу истории РПЦ не отстирать, как бы сейчас ни старались исказить истину. Даже если его теперь канонизируют, что вполне может случиться.

Ответ Льва Толстого на "отделение" его от церкви:

Я не хотел сначала отвечать на постановление обо мне синода, но постановление это вызвало очень много писем, в которых неизвестные мне корреспонденты - одни бранят меня за то, что я отвергаю то, чего я не отвергаю, другие увещевают меня поверить в то, во что я не переставал верить, третьи выражают со мной единомыслие, которое едва ли в действительности существует, и сочувствие, на которое я едва ли имею право; и я решил ответить и на самое постановление, указав на то, что в нем несправедливо, и на обращения ко мне моих неизвестных корреспондентов.

Постановление синода вообще имеет много недостатков; оно незаконно или умышленно двусмысленно; оно произвольно, неосновательно, неправдиво и, кроме того, содержит в себе клевету и подстрекательство к бурным чувствам и поступкам.

Оно незаконно или умышленно двусмысленно потому, что если оно хочет быть отлучением от церкви, то оно не удовлетворяет тем церковным правилам, по которым может произноситься такое отлучение; если же это есть заявление о том, что тот, кто не верит в церковь и ее догмата, не принадлежит к ней, то это само собой разумеется, и такое заявление не может иметь никакой другой цели, как только ту, чтобы, не будучи в сущности отлучением, оно бы казалось таковым, что собственно и случилось, потому что оно так и было понято.

Оно произвольно, потому что обвиняет одного меня в неверии во все пункты, выписанные в постановлении, тогда как не только многие, но почти все образованные люди в России разделяют такое неверие и беспрестанно выражали и выражают его и в разговорах, и в чтении, и в брошюрах и книгах.

Оно представляет из себя то, что на юридическом языке называется клеветой, так как в нем заключаются заведомо несправедливые и клонящиеся к моему вреду утверждения.

Оно есть, наконец, подстрекательство к дурным чувствам и поступкам, так как вызвало, как и должно было ожидать, в людях непросвещенных и нерассуждающих озлобление и ненависть ко мне, доходящие до угроз убийства и высказываемые в получаемых мною письмах. «Теперь ты предан анафеме и пойдешь после смерти в вечное мучение и издохнешь как собака… анафема та, старый черт… проклят будь», пишет один. Другой делает упреки правительству за то, что я не заключен еще в монастырь, и наполняет письмо ругательствами. Третий пишет: «Если правительство не уберет тебя, - мы сами заставим тебя замолчать»; письмо кончается проклятиями. «Чтобы уничтожить прохвоста тебя, - пишет четвертый, - у меня найдутся средства…» Следуют неприличные ругательства. Признаки такого же озлобления после постановления синода я замечаю и при встречах с некоторыми людьми. В самый же день 25 февраля, когда было опубликовано постановление, я, проходя по площади, слышал обращенные ко мне слова: «Вот дьявол в образе человека», и если бы толпа была иначе составлена, очень может быть, что меня бы избили, как избили, несколько лет тому назад, человека у Пантелеймоновской часовни.

Так что постановление синода вообще очень нехорошо; то, что в конце постановления сказано, что лица, подписавшие его, молятся, чтобы я стал таким же, как они, не делает его лучше.

Это так вообще, в частностях же постановление это несправедливо в следующем. В постановлении сказано: «Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа его и на святое его достояние, явно перед всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его матери, церкви православной».

То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить ему. Прежде чем отречься от церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я, по некоторым признакам усумнившись в правоте церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение церкви: теоретически - я перечитал все, что мог, об учении церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически же - строго следовал, в продолжение более года, всем предписаниям церкви, соблюдая все посты и посещая все церковные службы. И я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения:

То же, что сказано, что я «посвятил свою литературную деятельность и данный мне от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и церкви» и т. д., и что «я в своих сочинениях и письмах, во множестве рассылаемых мною так же, как и учениками моими, по всему свету, в особенности же в пределах дорогого отечества нашего, проповедую с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов православной церкви и самой сущности веры христианской», - то это несправедливо. Я никогда не заботился о распространении своего учения. Правда, я сам для себя выразил в сочинениях свое понимание учения Христа и не скрывал эти сочинения от людей, желавших с ними познакомиться, но никогда сам не печатал их; говорил же людям о том, как я понимаю учение Христа, только тогда, когда меня об этом спрашивали. Таким людям я говорил то, что думаю, и давал, если они у меня были, мои книги.

Потом сказано, что я «отвергаю Бога, во святой троице славимого создателя и промыслителя вселенной, отрицаю господа Иисуса Христа, богочеловека, искупителя и спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых, отрицаю бессеменное зачатие по человечеству Христа господа и девство до рождества и по рождестве пречистой богородицы».

Стоит только почитать требник и проследить за теми обрядами, которые не переставая совершаются православным духовенством и считаются христианским богослужением, чтобы увидать, что все эти обряды не что иное, как различные приемы колдовства, приспособленные ко всем возможным случаям жизни . Для того, чтобы ребенок, если умрет, пошел в рай, нужно успеть помазать его маслом и выкупать с произнесением известных слов; для того, чтобы родительница перестала быть нечистою, нужно произнести известные заклинания; чтобы был успех в деле или спокойное житье в новом доме, для того, чтобы хорошо родился хлеб, прекратилась засуха, для того, чтобы путешествие было благополучно, для того, чтобы излечиться от болезни, для того, чтобы облегчилось положение умершего на том свете, для всего этого и тысячи других обстоятельств есть известные заклинания, которые в известном месте и за известные приношения произносит священник.

То, что я отвергаю непонятную троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о Боге, родившемся от девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. Бога же - духа, бога - любовь, единого бога - начало всего, не только не отвергаю, но ничего не признаю действительно существующим, кроме Бога, и весь смысл жизни вижу только в исполнении воли Бога, выраженной в христианском учении.

Еще сказано: «не признает загробной жизни и мздовоздаяния». Если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами, и рая - постоянного блаженства, то совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни; но жизнь вечную и возмездие здесь и везде, теперь и всегда, признаю до такой степени, что, стоя по своим годам на краю гроба, часто должен делать усилия, чтобы не желать плотской смерти, то есть рождения новой жизни, верю, что всякий добрый поступок увеличивает истинное благо моей вечной жизни, а всякий злой поступок уменьшает его.

Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия. В крещении младенцев вижу явное извращение всего того смысла, который могло иметь крещение для взрослых, сознательно принимающих христианство; в совершении таинства брака над людьми, заведомо соединявшимися прежде, и в допущении разводов и в освящении браков разведенных вижу прямое нарушение и смысла, и буквы Евангельского учения. В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман , только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением.

В елеосвящении так же, как и в миропомазании, вижу приемы грубого колдовства , как и в почитании икон и мощей, как и во всех тех обрядах, молитвах, заклинаниях, которыми наполнен требник. В причащении вижу обоготворение плоти и извращение христианского учения. В священстве, кроме явного приготовления к обману, вижу прямое нарушение слов Христа, - прямо запрещающего кого бы то ни было называть учителями, отцами, наставниками (Мф. XXIII, 8-10).

Сказано, наконец, как последняя и высшая степень моей виновности, что я, «ругаясь над самыми священными предметами веры, не содрогнулся подвергнуть глумлению священнейшее из таинств - евхаристию». То, что я не содрогнулся описать просто и объективно то, что священник делает для приготовлений этого, так называемого, таинства, то это совершенно справедливо; но то, что это, так называемое, таинство есть нечто священное и что описать его просто, как оно делается, есть кощунство, - это совершенно несправедливо. Кощунство не в том, чтобы назвать перегородку - перегородкой, а не иконостасом, и чашку - чашкой, а не потиром и т. п., а ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство - в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации , - уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит Бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, тот будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съест этот кусочек, в того войдет сам Бог.

Ведь это ужасно!

Как бы кто ни понимал личность Христа, то учение его, которое уничтожает зло мира и так просто, легко, несомненно дает благо людям, если только они не будут извращать его, это учение все скрыто, все переделано в грубое колдовство купанья, мазания маслом, телодвижений, заклинаний, проглатывания кусочков и т. п., так что от учения ничего не остается. И если когда какой человек попытается напомнить людям то, что не в этих волхвования, не в молебнах, обеднях, свечах, иконах учение Христа, а в том, чтобы люди любили друг друга, не платили злом за зло, не судили, не убивали друг друга, то поднимется стон негодования тех, которым выгодны эти обманы, и люди эти во всеуслышание, с непостижимой дерзостью говорят в церквах, печатают в книгах, газетах, катехизисах, что Христос никогда не запрещал клятву (присягу), никогда не запрещал убийство (казни, войны), что учение о непротивлении злу с сатанинской хитростью выдумано врагами Христа (Речь Амвросия, епископа харьковского).

Ужасно, главное, то, что люди, которым это выгодно, обманывают не только взрослых, но, имея на то власть, и детей, тех самых, про которых Христос говорил, что горе тому, кто их обманет. Ужасно то, что люди эти для своих маленьких выгод делают такое ужасное зло, скрывая от людей истину, открытую Христом и дающую им благо, которое не уравновешивается и в тысячной доле получаемой ими от того выгодой. Они поступают, как тот разбойник, который убивает целую семью, 5-6 человек, чтобы унести старую поддевку и 40 коп. денег. Ему охотно отдали бы всю одежду и все деньги, только бы он не убивал их. Но он не может поступить иначе. То же и с религиозными обманщиками. Можно бы согласиться в 10 раз лучше, в величайшей роскоши содержать их, только бы они не губили людей своим обманом. Но они не могут поступать иначе. Вот это-то и ужасно. И потому обличать их обманы не только можно, но должно. Если есть что священное, то никак уже не то, что они называют таинством, а именно эта обязанность обличать их религиозный обман, когда видишь его. Если чувашин мажет своего идола сметаной или сечет его, я могу равнодушно пройти мимо, потому что то, что он делает, он делает во имя чуждого мне своего суеверия и не касается того, что для меня священно; но когда люди, как бы много их ни было, как бы старо ни было их суеверие и как бы могущественны они ни были, во имя того Бога, которым я живу, и того учения Христа, которое дало жизнь мне и может дать ее всем людям, проповедуют грубое колдовство, я не могу этого видеть спокойно. И если я называю по имени то, что они делают, то я делаю только то, что должен, чего не могу не делать, если я верую в Бога и христианское учение. Если же они вместо того, чтобы ужаснуться на свое кощунство, называют кощунством обличение их обмана, то это только доказывает силу их обмана и должно только увеличивать усилия людей, верующих в Бога и в учение Христа, для того, чтобы уничтожить этот обман, скрывающий от людей истинного Бога.

Про Христа, выгнавшего из храма быков, овец и продавцов, должны были говорить, что он кощунствует. Если бы он пришел теперь и увидал то, что делается его именем в церкви, то еще с большим и более законным гневом наверно повыкидал бы все эти ужасные антиминсы, и копья, и кресты, и чаши, и свечи, и иконы, и все то, посредством чего они, колдуя, скрывают от людей Бога и его учение.

Так вот что справедливо и что несправедливо в постановлении обо мне синода. Я действительно не верю в то, во что они говорят, что верят. Но я верю во многое, во что они хотят уверить людей, что я не верю.

Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нем. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством. Верю в то, что истинное благо человека - в исполнении воли Бога, воля же его в том, чтобы люди любили друг друга и вследствие этого поступали бы с другими так, как они хотят, чтобы поступали с ними, как и сказано в Евангелии, что в этом весь закон и пророки. Верю в то, что смысл жизни каждого отдельного человека поэтому только в увеличении в себе любви, что это увеличение любви ведет отдельного человека в жизни этой ко все большему и большему благу, дает после смерти тем большее благо, чем больше будет в человеке любви, и вместе с тем и более всего другого содействует установлению в мире царства Божия, то есть такого строя жизни, при котором царствующие теперь раздор, обман и насилие будут заменены свободным согласием, правдой и братской любовью людей между собою. Верю, что для преуспеяния в любви есть только одно средство: молитва, - не молитва общественная в храмах, прямо запрещенная Христом (Мф. VI, 5-13), а молитва, образец которой дан нам Христом, - уединенная, состоящая в восстановлении и укреплении в своем сознании смысла своей жизни и своей зависимости только от воли Бога.

Оскорбляют, огорчают или соблазняют кого-либо, мешают чему-нибудь и кому-нибудь или не нравятся эти мои верования, - я так же мало могу их изменить, как свое тело. Мне надо самому одному жить, самому одному и умереть (и очень скоро), и потому я не могу никак иначе верить, как так, как верю. Готовясь идти к тому Богу, от которого исшел. Я не говорю, чтобы моя вера была одна несомненно на все времена истинна, но я не вижу другой - более простой, ясной и отвечающей всем требованиям моего ума и сердца; если я узнаю такую, я сейчас же приму ее, потому что Богу ничего, кроме истины, не нужно. Вернуться же к тому, от чего я с такими страданиями только что вышел, я уже никак не могу, как не может летающая птица войти в скорлупу того яйца, из которого она вышла. «Тот, кто начнет с того, что полюбит христианство более истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет любить себя (свое спокойствие) больше всего на свете», - сказал Кольридж.

Я шел обратным путем. Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. И до сих пор истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю. И я исповедую это христианство; и в той мере, в какой исповедую его, спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти.

«Богоискательство» и богоборчество Л.Н.Толстого

— — — — — — — — — — — — —

И. Е. Репин. Лев Толстой в 1901 г.

В 1901 году великий русский писатель Лев Николаевич Толстой был отлучен от Православной Церкви. В истории русской литературы нет, пожалуй, темы более тяжелой и печальной, чем отлучение Льва Николаевича Толстого от Церкви. История с отлучением Толстого по-своему уникальна. Ни один из русских писателей, сравнимых с ним по силе художественного дарования, не враждовал с Православием. Как же так, величайший из отечественных писателей, непревзойденный мастер слова, обладавший потрясающей художественной интуицией, автор, при жизни ставший классиком... И в то же время - единственный из наших литераторов, отлученный от Церкви.

Граф Лев Николаевич Толстой (1828 - 1910) - великий писатель, получивший от Бога огромный талант художественного творчества, позволивший ему достигнуть еще небывалой в истории литературы всемирной славы. Автор великой исторической эпопеи «Война и мир» и психологической эпопеи «Анна Каренина» . Бог даровал ему незаурядный ум, и способность видеть окружающий мир глазами внимательного художника.

Хотя сам Лев Толстой скептически относился к своим романам, в том числе к «Войне и миру». В 1871 году он отправил Фету письмо: «Как я счастлив… что писать дребедени многословной вроде „Войны“ я больше никогда не стану». Запись в его дневнике в 1908 году гласит: «Люди любят меня за те пустяки — „Война и мир“ и т. п., которые им кажутся очень важными». Летом 1909 года один из посетителей Ясной Поляны выражал свой восторг и благодарность за создание «Войны и мира» и «Анны Карениной». Толстой ответил: «Это всё равно, что к Эдисону кто-нибудь пришёл и сказал бы: „Я очень уважаю вас за то, что вы хорошо танцуете мазурку“. Я приписываю значение совсем другим своим книгам (религиозным!)».

Потеря веры в Бога

Лев Николаевич Толстой родился 28 августа (9 сентября по н.с.) 1828 года, в родовом поместье Ясная Поляна, расположенном в Тульской области. В младенчестве он был крещен в Русской Православной Церкви и до 15-летнего возраста соблюдал все каноны Церкви - ходил на воскресные службы, соблюдал молитвенное правило, постился и причащался.

Однако, уже к 16-му году своей жизни Толстой, по его словам, навсегда потерял свою веру в Бога. С 15-ти лет он стал читать философские сочинения французских «просветителей». С 16-ти лет перестал становиться на молитву, ходить в церковь и поститься. Потеряв веру в личного Бога, Толстой, как это всегда бывает в таких случаях, стал искать себе идолов. Таким идолом, которого он боготворил, стал знаменитый французский философ-«просветитель», один из творцов Великой Французской Революции, враг Христианской веры и Церкви, - Жан-Жак Руссо . Влияние личности и идей Руссо было, несомненно, огромным и решающим в жизни Толстого (с 15 лет Толстой вместо нательного креста носил на шее медальон с его портретом).

Следующие 25 лет Толстой прожил нигилистом, в смысле отсутствия всякой веры.

«Арзамасский ужас»

К 40 годам Толстой был уже прославленным писателем, счастливым отцом семейства и рачительным помещиком. Казалось, ему нечего больше желать, недаром в одном из своих писем он написал: «Я безмерно счастлив». Как раз к этому моменту он завершил работу над романом «Война и мир», который сделал Толстого величайшим русским и мировым писателем (роман был вскоре переведен на европейские языки). По мнению Тургенева, «ничего лучшего у нас никогда не было написано никем».

И вот в 1869 году «счастливый» Толстой отправляется смотреть имение в Пензенской губернии, которое рассчитывал выгодно купить. По дороге он заночевал в арзамасской гостинице.

Он заснул, но вдруг в ужасе пробудился: ему представилось, что он сейчас умрет. Позднее он описал это переживание в «Записках сумасшедшего» : «Всю ночь я страдал невыносимо... Я живу, жил, я должен жить, и вдруг смерть, уничтожение всего. Зачем же жизнь? Умереть? Убить себя сейчас же? Боюсь. Жить, стало быть? Зачем? Чтоб умереть. Я не выходил из этого круга, я оставался один, сам с собой».

После этой ночи, которую сам писатель назвал «арзамасским ужасом», жизнь Толстого раскололась пополам. Вдруг все потеряло смысл и значение. Привычный к работе, он возненавидел ее, жена стала ему чужда, дети безразличны. Перед лицом великой тайны смерти прежний Толстой умер. На 40-м году своей деятельной жизни он впервые ощутил огромную пустоту Ничто как общечеловеческую судьбу.

Духовный кризис Льва Толстого

После 40 лет, Толстой начинает переживать мучительный духовный кризис.

Страх смерти, ощущение пустоты и бессмыслицы жизни преследовали Толстого на протяжении нескольких лет. Он пытался искать утешения в философии, в православной вере и в других религиях. В науке он уже разочаровался, пессимистическая философия, которой он придерживался раньше, ответа не давала и вела в тупик, ещё меньше можно было рассчитывать на общественные идеалы, ибо, если не знать, зачем всё это, сами идеалы разлетаются в дым; тогда он вдруг осознал, что «разумное знание» бессильно разрешить его вопрос. И Толстой вынужден был признать, что именно вера наполняет жизнь смыслом.

На протяжении года Толстой пробует вести воцерковленную жизнь: он посещает церковь, выполняет все обряды, читает жития святых и богословскую литературу, ездит в Оптинскую пустынь, беседует со знаменитыми старцами. Последний раз в жизни Толстой причастился в апреле 1878 года. И вот после этого вдруг он осознаёт, что православное вероучение и православная жизнь, в том числе жизнь литургическая, ему чужды.

Очень скоро философия и существующие религии представились Толстому бессодержательными и ненужными. Его стали посещать мысли о самоубийстве.

История моральных и духовных терзаний, которые едва не довели его до самоубийства, когда он тщетно стремился найти смысл жизни, рассказана в «Исповеди» (1879-1882). В этом религиозно-филосовском трактате он описывает свою история духовных исканий: от юношеского нигилизма и неверия до кризиса зрелого возраста, когда писателем, обладавшим всевозможными жизненными благами: здоровьем, признанием, богатством, "доброй, любящей и любимой женой", овладел ужас перед "драконом" - всепожирающей смертью, делающей тщетными любые человеческие устремления. Он делится своей попыткой осмыслить собственный жизненный путь, путь к тому, что он считал Истиной. А Истиной для него стало то, что жизнь есть Бессмыслица.

Евангелие от Толстого

Не найдя утешений в существующих религиях и Православии, Толстой обращается к Библии, к ее анализу, в особенности к Новому Завету, и тут ему кажется, что он нашел ответ на свои вопросы. Его осенила мысль написать своё Евангелие, объединив по «смыслу» все 4 Евангелия в один текст и выкинув из него «ненужные», как ему казалось, фрагменты. Отвергнув те толкования Евангелия, которые давала Церковь, он садится за самостоятельный перевод Евангелий с древнегреческого языка. К чтению Евангелий Толстой подошел с двумя карандашами: синим, чтобы подчеркивать нужное, красным - вычеркивать ненужное. В своём переводе Евангелия он откровенно насилует текст, выбрасывая из него всё, что не совпадает с его собственными идеями, прямо искажая смысл написанного. Ведь Евангелия создавали невежественные люди, не свободные от суеверий и наивных мечтаний; они написали много «ненужного», овеяв Иисуса Христа разными мифами, а потом Церковь, окончательно исказив истинное учение Христа, облекла его в мистику. Отсюда явилась задача выбрать из евангельских текстов то, что говорил сам Христос, и то, что Ему приписали. Так появилось на свет «Четвероевангелие: Соединение и перевод четырех Евангелий» (1880-1881).

Прежде всего Толстой полностью отказался от связи христианства с Ветхим Заветом, которая приводит к противоречию между верой во «внешнего, плотского творца» и ожиданием Мессии, и простой и ясной христианской истиной без мистики. Толстой вычеркнул все строфы о чудесах Спасителя, которого он считал обыкновенным человеком. Толстовское евангелие «по смыслу» кончается смертью Иисуса на кресте, когда Он, «склонив голову, предал дух». Дальнейшие евангельские строфы о погребении, воскресении, явлении апостолам и вознесении были вычеркнуты Толстым как «ненужные», противоречащие разумному пониманию.

Толстой выделил в Евангелии Нагорную проповедь как сущность закона Христа и противопоставил ее Никейскому Символу Веры как сущности Православия. Наставления Христа в Нагорной проповеди Толстой сводит к следующим пунктам:

Не противься злу,
не гневайся,
не разводись,
не клянись,
не осуждай,
не воюй.

В них, по Толстому, заключена вся христианская мораль, и на этом основании можно создать счастливую жизнь на земле или, выражаясь его терминологией, «царство Божие среди людей». Сущностью же учения Христа, изложенной в самой сжатой форме, Толстой считал собственный перевод молитвы «Отче наш».

Вслед за последовательным изложением всех Евангелий Толстой дает свое понимание смысла евангельского учения: он пишет в 4 томах «Критику догматического богословия» (1879-1884). Одновременно он разрабатывает свою религиозную философию «В чём моя вера» (1882-1884). Все его сочинения заканчиваются критикой учения Церкви. Церковь воспринимается им как понятие социальное, экономическое, политическое, но не духовное.

Толстовство

Ещё в молодости, будучи 27-летним офицером, Лев Николаевич сделал в своём дневнике следующую запись: «Разговор о божестве и вере навел меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта - основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле». Этой гордой идее Толстой и посвятил всю вторую половину своей жизни (от конца 70-х годов до смерти в 1910 году).

Итак, в планах Толстого было создание общечеловеческой религии.

Толстой разработал особую религиозную идеологию ненасильственного анархизма (анархо-пацифизм и христианский анархизм), которая основывалась на рациональном осмыслении христианства. Считая принуждение злом, он делал вывод о необходимости упразднения государства, но не путём революции, основанной на насилии, а путём добровольного отказа каждого члена общества от исполнения любых государственных обязанностей, будь то воинская повинность, уплата налогов и т. п.

Основы своего религиозно-философского учения Толстой изложил в художественной форме в произведениях «Исповедь», «В чём моя вера?», «Крейцерова соната» и др. Он также распространял брошюры с описанием своего собственного понимания христианства, далёкого от православного.

«Религиозные рассуждения» великого писателя, во многом благодаря дару его речи, силе его публицистического воздействия, находили тысячи последователей, решивших «жить по Толстому».

С годами «толстовство» в его реальном виде все более сближалось с сектантством. Толстовство нашло последователей в Западной Европе, Японии, Индии. Сторонником толстовства был, в частности, Махатма Ганди . В 1880—1900-х годах создавались толстовские колонии в Англии и Южной Африке. В 1897 г. в России толстовство было объявлено вредной сектой (среди известных толстовцев были художник Николай Николаевич Ге (1831—1894) и священник-радикал, ушедший в революцию, Георгий Аполлонович Гапон (1870—1906) ).

Вероучение Толстого

Важнейшей основой учения Толстого стали слова Евангелия «Возлюбите врагов ваших» и Нагорная проповедь. Основополагающим тезисом его учения стало «непротивления злу насилием» . Эта позиция непротивленчества зафиксирована, согласно Толстому, в многочисленных местах Евангелия и есть стержень учения Христа, как, впрочем, и буддизма.

В своих религиозных взглядах Толстой был близок к теософическим и оккультным учениям, развивающим мировоззренческие принципы, общие для буддизма, иудаизма и ислама. Позднее Толстой и не скрывал свою близость к восточным культам . Мало кто знает, что Лев Николаевич Толстой хорошо был знаком с буддизмом, более того, его идеи ненасилия были во многом следствием того духовного влияния, которое имело на него Учение Будды. Одно из первых упоминаний об этом встречается в его статье «Так что же нам делать?» (1882-86) , в дальнейшем упоминание о буддизме часто встречается в его дневниках. В 1905 году появляется очерк «Будда» , вслед за которым писатель планирует написать целую книгу (22 главы!) на эту же тему. И хотя смерть не дала закончить эту работу, писатель успел выпустить несколько переводов буддийских сказаний-джатак и жизнеописание Будды.

Страсть Толстого во всем доискиваться «до корня» привлекла его к изучению масонской литературы . В начале 50-х годов Толстой читал масонский журнал «Утренний свет». На протяжении всей жизни он изучал масонские рукописи, читал многие книги масонов, в том числе изданную московскими масонами в 1784 году книгу И. Арндта «Об истинном христианстве».

На идейные искания Толстого наложили непосредственное влияние его личные знакомства с декабристами . В 1860 году, путешествуя по Европе, Толстой встретился во Флоренции с освобожденным из ссылки в 1856 году декабристом С. Г. Волконским (1788-1865), бывшим руководителем Южного общества. Эта встреча произвела на Толстого сильное впечатление. С. Г. Волконский, как и многие декабристы, был масоном. Тесная связь декабристов с масонскими ложами уже отмечалась советскими исследователями.

К концу 60-х годов относится серьезное увлечение Толстого философией А. Шопенгауэра , сочинения которого вызывали у него «неперестающий восторг». Пессимистическая этика Шопенгауэра, учителя Ф. Ницше, убежденного, что человек сам создает себе мир суеверий, демонов и богов, а оптимизм - горькая насмешка над страданиями человека, предоставленного самому себе, оказала значительное воздействие на миросозерцание Толстого. Шопенгауэра Толстой перечитывал всю жизнь, особенно ему нравились «Афоризмы и максимы», высказывания философа о бренности жизни и значении смерти. Последняя запись о чтении сочинений Шопенгауэра сделана Толстым в дневнике незадолго до кончины: 7-8 октября 1910 года...

Влияние Ж.-Ж. Руссо, масонства, декабристов, пессимистической философии А. Шопенгауэра и пр. - все это, смешиваясь, превращалось в сознании гениального писателя в ту «дьявольскую смесь», для взрыва которой достаточно было нескольких искр.

Итак, во что же верил Толстой?

Толстой допускал существование Бога , так как без этого, по его мнению, мир и жизнь человека лишаются всякого разумно-целесообразного объяснения, теряют смысл. Однако его вера ограничивалась признанием некоего Абсолюта, который растворяется в ткани Вселенной.

Толстой отвергал учение о Святой Троице , доказывая его бессмысленность. Отрицал Господа Иисуса Христа как Богочеловека , видя в нем только величайшего проповедника, не верил в его бессеменное зачатие и воскресение , не признавал загробной жизни и мздовоздаяния.

Толстой не признавал икон и относился к ним с презрением . Так, однажды на прогулке по Москве с одним из воронежских сектантов Толстой, указывая на Иверскую икону Божией Матери, сказал: «Она — презлая» . Профессор С. Н. Булгаков вспоминал о своей беседе с Л. Толстым в Гаспре, в Крыму, в 1902 году: «Я имел неосторожность в разговоре выразить свои чувства к «Сикстинской Мадонне» Рафаэля, и одного этого упоминания было достаточно, чтобы вызвать приступ задыхающейся, богохульной злобы, граничащей с одержанием. Глаза его загорелись недобрым огнем, и он начал, задыхаясь, богохульствовать».

Ему было чуждо христианское учение о спасении . Он не признавал Богодухновенности Священного Писания . Толстой отвергал все таинства Церкви и благодатное в них действие Святаго Духа и утверждал, что все церковные таинства есть не что иное, как приёмы колдовства и гипнотизации, а все молитвы - заклинания.

При этом он резко критиковал Церковь. Критика Церкви велась с позиции «здравого смысла», в который Лев Николаевич свято верил. От церковного вероучения требовалось, чтобы оно отвечало элементарным законам рассудка. А поскольку этого не было и быть не могло, Толстой с триумфом ниспровергал его.

Однако в конце своей жизни Толстой признал, что его концепция «разумной веры» нелогична и запутана. В «Дневнике» от 17 октября 1910 года писатель делает это горькое признание: «Читал Шри Шанкара. Основная метафизическая мысль о сущности жизни хороша, но всё учение путаница, хуже моей».

Опыт религиозно-этических поисков Льва Толстого показал, что обосновать своё живое нравственное чувство в сфере религии писателю не удалось. Его заблуждения типичны для всех, кто пытается логическими средствами доказать необходимость веры в Бога. Эта вера всегда уводит на путь иррациональности и мистики и потому неприемлема для мыслящих людей, высоко ценящих достоверные, научные знания.

Резко осуждал взгляды и проповедь графа святитель Феофан Затворник (†1894): «В его писаниях — хула на Бога, на Христа Господа, на Св. Церковь и её таинства. Он разрушитель царства истины, враг Божий, слуга сатанин… Этот бесов сын дерзнул написать новое евангелие, которое есть искажение евангелия истинного.»

Особенно резко критиковал Толстого известный протоиерей Иоанн Кронштадтский: «Дерзкий, отъявленный безбожник, подобный Иуде предателю… Толстой извратил свою нравственную личность до уродливости, до омерзения… Невоспитанность Толстого с юности и его рассеянная, праздная с похождениями жизнь в лета юности, как это видно из собственного его описания своей жизни, были главной причиной его радикального безбожия; знакомство с западными безбожниками ещё более помогло ему стать на этот страшный путь, а отлучение его от Церкви Святейшим Синодом озлобило его до крайней степени, оскорбив его графское писательское самолюбие, помрачив ему мирскую славу… о, как ты ужасен, Лев Толстой, порождение ехидны…»

Также 14 июля 1908 года, в преддверии 80-летнего юбилея Толстого, московская газета «Новости дня» опубликовала молитву, по утверждению редакторов, сочиненную Иоанном Кронштадтским : «Господи, умиротвори Россию ради Церкви Твоей, ради нищих людей Твоих, прекрати мятеж и революцию, возьми с земли хулителя Твоего, злейшего и нераскаянного Льва Толстого и всех его горячих последователей...»

Отлучение Льва Толстого от Церкви

В конце 90-х духовные искания Толстого привели его к прямой хуле на Церковь.

Ряд церковных иерархов ещё с конца 1880-х годов обращались к Синоду и к императору Александру III с призывом наказать Льва Толстого и отлучить его от Церкви, однако император отвечал, что «не желает прибавлять к славе Толстого мученического венца». После смерти Александра III (†1894) аналогичные призывы стал получать Николай II.

Следует отметить, что официальная Церковь, с большим уважением относящаяся к Толстому, пыталась пойти на контакт с ним, много раз упрашивала Толстого пересмотреть свои взгляды, признать их ошибочность. В марте 1892 года писателя посетил ректор Московской Духовной Академии архимандрит Антоний (Храповицкий), но его увещание, судя по всему, оказалось безрезультатным. С огромной симпатией к Толстому относился митрополит Антоний. Его перу принадлежит работа «О нравственном влиянии Толстого». Однако после выхода «Крейцеровой сонаты» и «Воскресения» (1899) церковным и официальным властям стало ясно, что ни о каком примирении Толстого с Церковью не может быть речи.

Важным фактором в окончательном отпадении Л. Толстого от Церкви было его враждебное отношение к православному духовенству. В своих сочинениях и письмах он с ревностью фанатика проповедует ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности христианской веры: «учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь».

Обер-прокурора Святейшего Синода К. П. Победоносцев в своем письме к профессору С. А. Рачинскому в 1896 году писал: «Ужасно подумать о Льве Толстом. Он разносит по всей России страшную заразу анархии и безверия!.. Точно бес овладел им - а что с ним делать? Очевидно, он враг Церкви, враг всякого правительства и всякого гражданского порядка. Есть предположение в Синоде объявить его отлученным от Церкви во избежание всяких сомнений и недоразумений в народе, который видит и слышит, что вся интеллигенция поклоняется Толстому».

Церковь осуждала религиозное творчество Толстого как греховное и кощунственное, справедливо обвинив Толстого в самом страшном грехе - гордыне, самообожествлении, высокомерном самомнении. Тем не менее, и в 1880-е годы, и даже в 1890-х об отлучении вопрос пока серьезно не вставал. Трактаты получали широкое распространение лишь в Европе, а в России ходили по рукам рукописные и литографические копии. Таким образом, русский читатель не был широко знаком с религиозными идеями Л. Н. Толстого. И Церковь не хотела громкого скандала и не считала нужным привлекать большое внимание к его заблуждениям. Все понимали: Толстой — это настолько значимая фигура, что любое жесткое определение такого рода может вызвать общественный скандал.

Однако роман «Воскресение» (1899), в котором, согласно прессе, Толстой «превзошел даже самого себя в нападках на Церковь» стал «последней каплей». В этом романе Толстой карикатурно изобразил духовенство и богослужение, откровенно глумился над Таинством Евхаристии. Именно за кощунственные 39-ю и 40-ю главы «Воскресенья» Толстого отлучили от Церкви, а так же и за другие его циничные кощунства.

Церковь не могла не отлучить того, кто себя сам, отлучил от своей Матери-Церкви и хамски поглумился над Ней. Конкурировать в этих кощунственных глумлениях с Толстым мог только Ленин.

24 февраля 1901 года в журнале «Церковные ведомости» было опубликовано Определение с посланием Святейшего Синода от 20 — 22 февраля того же года об отпадении графа Льва Толстого от Церкви . На следующий день оно было опубликовано во всех основных газетах России.

Номер «Церковных ведомостей» с Определением Святейшего Синода

Толстой не был предан анафеме , как многие думают. Ни в одном из храмов Российской империи анафема Толстому не провозглашалась. Все было более прозаично: газеты опубликовали Определение Священного Синода и всё. Решение Синода относительно Толстого — это не проклятие писателя, а констатация того факта, что он по собственному желанию больше не является членом Церкви. Причем произошло это отнюдь не в силу Определения вынесенного Синодом. Все произошло гораздо раньше и по собственной воле писателя. Кроме того, в Синодальном Акте 20—22 февраля говорилось, что Толстой может вернуться в Церковь, если он принесёт покаяние, т.е. представители духовенства все еще надеялись, что отлучение заставит Толстого «покаяться и воссоединиться» с Церковью. Но Толстой так и не раскаялся...

ОТЛУЧЕНИЕ ОТ ЦЕРКВИ - форма церковного наказания, в результате которого член Церкви временно исключается из церковного общества с запретом участвовать в таинствах и лишается некоторых прав, привилегий и духовных благ. Среди известных исторических личностей, отлученных от Церкви - Григорий Отрепьев, Иван Мазепа, Степан Разин. Отлучение от Церкви подразделяется на великое, или анафему (налагалось на еретиков и отступников), и малое, или запрещение (налагалось епископом за нарушение церковных правил и заповедей и влекло за собой временное лишение отлучённого права на причащение, благословение и др.). При этом анафема имеет неопределённый срок действия и предусматривает запрет на любые связи Церкви с отлучённым, а малое отлучение от Церкви заключается во временном запрете на участие в религиозных таинствах и службах. Отлучение может быть вынесено Св. Синодом и отменено при раскаянии отлученного.

Отклики общественности на Определение Синода были разнообразны. С одной стороны, именитые философы, богословы и литераторы призывали Толстого покаяться и примириться с Церковью, с другой - в адрес Толстого непрерывно шли письма и телеграммы с выражением сочувствия. Очень много было тех, кто осуждал решение Синода и устраивал публичные демонстрации. Одной из них была известная демонстрация на художественной выставке перед портретом Толстого. Там устроили овацию, стали подносить букеты к портрету.

Как писатель мировой величины, Толстой был в центре событий не только культурной, но и политической и социальной жизни. Люди тогда зачитывались его книгами, увлекались его философскими взглядами. Никто тогда не мог сравняться по популярности с графом Толстым, которого всякий раз по приезде в Москву встречали несметные толпы народа. Для этих людей Толстой был привлекателен даже не своими великими романами, а публицистикой, в которой ниспровергал все устои, включая Православие, и провозглашал новые принципы жизни. Влияние Льва Николаевича на современников было колоссальным. Поэтому Определение Святейшего Синода в феврале 1901 года обескуражило многих приверженцев толстовства, любителей литературы и культурных людей, например Лескова.

Но текст Определения Святейшего Синода это с одной стороны констатация факта того, что Лев Николаевич ушел из Церкви (и он этот факт подтверждал), а с другой стороны увещевание вернуться в Церковь, чего Толстой не сделал. Девять долгих лет Церковь ждала, что великий сын России вернется к вере отцов. Но как заметил Тургенев, "Толстой - это 80 тысяч лье вокруг самого себя". Из этого замкнутого круга знаменитый писатель так и не вырвался до последней своей минуты.

Ответ Льва Толстого на свое отлучение

На свое отлучение от Церкви Толстой откликнулся только через полтора месяца, в апреле 1901 года.

В ответном письме он сначала раскритиковал постановление Священного Синода, а потом перечислил свои ключевые разногласия с Православием:

«То, что я отрёкся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо . Но отрёкся я от неё не потому, что я восстал на Господа, а напротив, только потому, что всеми силами души желал служить Ему. Прежде чем отречься от церкви<…>, я, по некоторым признакам усомнившись в правоте Церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение церкви: теоретически — я перечитал всё, что мог, об учении Церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически же — строго следовал, в продолжение более года, всем предписаниям Церкви, соблюдая все посты и посещая все церковные службы. И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь , практически же — собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения.<…>

То, что я отвергаю непонятную троицу (написано с маленькой буквы - ред.) и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий , то это совершенно справедливо. Бога же — духа, Бога — любовь, единого Бога — начало всего, не только не отвергаю, но ничего не признаю действительно существующим, кроме Бога, и весь смысл жизни вижу только в исполнении воли Бога, выраженной в христианском учении.

<…>Если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами, и рая — постоянного блаженства, то совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни.<…>

Сказано также, что я отвергаю все таинства . Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством<…>. В крещении младенцев вижу явное извращение всего того смысла, который могло иметь крещение для взрослых, сознательно принимающих христианство; в совершении таинства брака над людьми, заведомо соединявшимися прежде, и в допущении разводов и в освящении браков разведённых вижу прямое нарушение и смысла, и буквы евангельского учения. В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман, только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением. В елеосвящении так же, как и в миропомазании, вижу приёмы грубого колдовства, как и в почитании икон и мощей, как и во всех тех обрядах, молитвах, заклинаниях, которыми наполнен требник. В причащении вижу обоготворение плоти и извращение христианского учения. В священстве, кроме явного приготовления к обману, вижу прямое нарушение слов Христа, прямо запрещающего кого бы то ни было называть учителями, отцами, наставниками (Мф.23:8-10).»

В конце письма Толстой кратко формулирует свой собственный «символ веры»: «Верю я в следующее: верю в Бога, которого понимаю как дух, как любовь, как начало всего. Верю в то, что он во мне и я в нём. Верю в то, что воля Бога яснее, понятнее всего выражена в учении человека Христа, которого понимать Богом и которому молиться считаю величайшим кощунством.»

Через год после отлучения, в 1902 году Толстой написал кощунственную легенду о дьяволе - «Разрушение и восстановление ада» . Вот что написала по поводу этой легенды жена Толстого, Софья Андреевна, в своем «Дневнике»: «Это сочинение пропитано истинно дьявольским духом отрицания, злобы, глумления надо всем на свете, начиная с Церкви... А дети - Саша, еще неразумная, и Маша, мне чуждая - вторили адским смехом злорадствующему смеху их отца, когда он кончил читать свою чертовскую легенду, а мне хотелось рыдать...».

В том же 1902 году Толстой написал свое знаменитое «Обращение к духовенству» , полное такого циничного кощунства, что даже в Советской России оно напечатано только однажды и то, только в 90-томном Полном собрании сочинений, (именно в 34-м томе), которое доступно лишь для специалистов, ученых-филологов.

«Легенда о восстановлении ада» и «Обращение к духовенству» были напечатаны только в немецких журналах. На это «Обращение» откликнулся о. Иоанн Кронштадтский. Он никогда и ни о ком не писал с таким необычайным гневом, как о Толстом: «Поднялась же рука Толстого написать такую гнусную клевету на Россию, на её правительство!.. Толстой думает, говорит и пишет на почве безбожия и полного отрицания всего того святого, что носит в себе печать богооткровенности; гордость, самомнение, самообожание, презрение к Самому Богу и Церкви, - вот его первооснова; другого основания у него нет. Пред нами софист, и несведущий в истинах веры, не испытавших на себе спасительности веры Христовой легко может он отвлечь от истинной веры и ввести в пагубное неверие.. Под живым впечатлением отлучения от Церкви он решился забросать ее, сколько можно, грязью, и все священное писание Ветхого и Нового Завета, все богослужение, все таинства и особенно духовенство всех Церквей. Толстой, исказив смысл Евангелия, исказил смысл Ветхого Завета и искаженные события передает в насмешливом тоне, подрывая в читающих всякое уважение к Святому Писанию; над всем, что дорого для христианина, на что он привык смотреть с детства с глубоким благоговением и любовью, как на Слово Божье, он дерзко насмехается.
Толстой переносит свои поругания на духовенство, на Церковь, на св. Писание Ветхого и Нового Завета и на Самого Господа, и говорит: «была ли такая вредная книга в мире, наделавшая столько зла, как книга Ветхого и Нового 3авета». Это прямо относится к толстовским сочинениям, не было вреднее их; Ренаны, Бюхнеры, Шопенгауеры, Вольтеры, - ничто в сравнении с нашим безбожным россиянином Толстым. Написанное Толстым в «Обращении» - с точки зрения христианской - одно безумие». (См. книгу «Отец Иоанн Кронштадтский и граф Лев Толстой» (Джорданвилль, 1960 г.).

Последние годы жизни

Последние годы жизни Толстого были очень трудными. Через год, после отлучения от Церкви, с февраля 1902 года, состояние здоровья Толстого начало ухудшаться: он перенёс длительную и тяжёлую болезнь. Врачи опасались за его жизнь. Ему пришлось поехать в Крым и провести там более полугода. В это время было предпринято несколько попыток убедить Льва Толстого покаяться, примириться с Церковью и умереть православным христианином. Но Толстой решительно отверг такую возможность: «О примирении речи быть не может. Я умираю без всякой вражды или зла, а что такое церковь? Какое может быть примирение с таким неопределённым предметом?»

Семейная жизнь Толстого тоже начала портиться и превратилась в мучение и для него самого, и для семьи. В отношениях между Толстым и его женой и сыновьями нарастает взаимное отчуждение. Он несколько раз заговаривал с женой о разводе, отказался от всего имущества. Его часто мучает мысль уйти из дома.

В последние годы Толстой особенно сблизился со своим редактором и издателем Виктором Чертковым. Про него он пишет в своем Дневнике: «Бог дал мне высшее счастье. Он дал мне такого друга как Чертков.»

Лев Толстой и его близкий друг, лидер толстовства Владимир Чертков (редактор и издатель произведений Л.Н.Толстого)

В июле 1910 года под влиянием Черткова Толстой тайно пишет Завещание в ущерб интересам жены и сыновей, в котором он отказывался от прав на сочинения и все свои писа-ния после смерти предоставлял на редактирование и издание В. Г. Черткову.

Единственная из детей, кто его поддерживал, была младшая дочь писателя Александра Львовна. Она была очень молода, находилась в особых отношениях с отцом и матерью и была под сильным влиянием Черткова. Кстати, именно она не пустила оптинского старца Варсонофия к умирающему отцу, когда тот приехал на станцию Астапово, чтобы примирить писателя с Православной Церковью и принять от него покаяние. Спустя всего 4 года, в 1914 году, когда она уже избавилась от влияния Черткова, она так уже не поступила бы. В более позднем периоде своей жизни она совсем иначе осмысляла всю эту историю и чувствовала себя виноватой и перед матерью, и перед отцом, и перед Православной Церковью. В последние годы жизни она была глубоко верующим и церковным человеком, вела жизнь подвижницы, построила храм на территории Толстовского фонда в США.

В 5 часов утра 28 октября 1910 года 82-летний Толстой в сопровождении личного врача Д.П. Маковицкого тайно сбежал из Ясной Поляны в Шамординский монастырь, где жила его любимая сестра, монахиня Мария Николаевна Толстая. Толстой хотел поселиться в близлежащем монастыре «Оптина пустынь», чтобы жить в уединении, где бы ему никто не мешал, и нести «самое тяжёлое послушание» при одном условии: не ходить в храм. Однако ни о церковном покаянии, ни о формальном возвращении в Православие речи быть не могло. Лев Николаевич «желал видеть отшельников-старцев не как священников, а как отшельников, поговорить с ними о Боге, о душе, об отшельничестве».

Лев Толстой и старец Амвросий Оптинский

Известно, что Лев Толстой ездил в Оптину пустынь и встречался с о.Амвросием . Старца знаменитого в то время на всю империю хвалили все наперебой. Сестра Толстого Мария служившая монашеский постриг в соседнем Шамординском внушала "ужас" писателю восторженными рассказами о деяниях старца. Друзья, знакомые, навещавшие люди делились с ним впечатлениями от встреч и рассказов об Амвросии. Толстой все это слушал, обдумывал и делал свои шокирующие для многих выводы. Дело в том, что само старчество (а не только персонально Амвросия) Лев Николаевич не принимал и считал его вредным явлением.

Не принимая старчества, он слушал свой внутренний голос, и все же ездил в Оптину именно к старцам и именно к Амвросию. Толстой пускался в споры с о.Амвросием, пытался объявить ему свои тезисы, убедить, доказать свою правоту. Критика в адрес старцев созрела у Льва Николаевича, разумеется, не сразу, а по мере приближения его идеологии к религиозному максимализму и на пике этого максимализма Толстой встречался с Амвросием Оптинским.

У старца Амвросия Толстой был трижды. Первый раз - в 1874 году («Очень горд», - сказал после беседы с писателем старец Амвросий), во второй раз пришел пешком в крестьянской одежде со своим конторщиком и сельским учителем в 1881 или 1882 году (расстояние между Оптиной пустынью и Ясной Поляной - 200 км). Когда Толстой был у старца Амвросия, то указал ему на свою крестьянскую одежду. «Да что из этого?» - воскликнул старец с улыбкой.

Самую продолжительную беседу с о. Амвросием Лев Толстой имел при посещении Оптиной пустыни в третий раз в 1890 году .

Если в первый раз Лев Толстой после беседы с отцом Амвросием радостно сказал: «Этот Амвросий совсем святой человек. Поговорил с ним, и как-то легко и отрадно стало у меня на душе. Вот когда с таким человеком говоришь, то чувствуешь близость Бога», то в свой третий приезд в Оптину пустынь Лев Толстой называет Амвросия «жалким своими соблазнами до невозможности» - именно после третьего визита у Толстого возникла сильная неприязнь к старцу Амвросию.

После смерти старца Амвросия граф Толстой стал посещать старца Иосифа. В основном в то время, когда гостил у сестры в Шамордино. Приезжал в Оптину верхом, привязывал коня у скитской ограды и, не заходя ни в скит, ни в монастырь, шел на беседу со старцем, чтобы поспорить с ним о вере.

Оптина пустынь была открыта для всех, кто был готов прийти. Но получить ответ можно только на заданный или, по крайней мере, сформулированный для себя вопрос. И еще для этого нужно уметь слушать. Граф Лев Николаевич Толстой слушать никого не хотел, ему нужно было, чтобы слушали его - с восхищением, почитанием, восхвалением. Однако, в отличие от художественной литературы, в которой он был несомненный гений, в создаваемом им учении сказать, как оказалось, ему было нечего. Оптинские старцы знали это. И он знал, что они знали. Поэтому и приехал сюда перед смертью, но это - другая история.

Последнее посещение Л.Н.Толстым Оптиной Пустыни

В последний раз Лев Толстой приехал в Оптину пустынь перед самой смертью 28 октября 1910 года . Этот визит стал неожиданностью и для его окружения, и для семьи, и для насельников монастыря. Удивительно, что писатель, последние 30 лет боровшийся с Православной Церковью и уверявший, что порвал с нею навсегда, приехал в одну из главных обителей Православия.

Утром 29 октября Лев Николаевич дважды подходил к воротам скита, но так и не решился войти в него. Его нерешительность и колебания были знаком внутренней борьбы. В тот же день в третьем часу он уехал в Шамордино. Много раз за это время Толстой повторял, что он «отлученный», и высказывал сомнения, примут ли его старцы.

Кончина Толстого

Не решившись встретиться в последний приезд в Оптину с оптинским старцем Иосифом, Толстой покинул монастырь и решил уехать на юг с дочерью Александрой.

В пути Лев Николаевич тяжело заболел. Ему пришлось сойти с поезда на станции Астапово. 4 ноября митрополит Антоний прислал в Астапово телеграмму, в которой призывал графа вернуться в Православную Церковь. Одновременно Антоний запретил местному священнику служить молебен о здравии Толстого.

Когда в Оптину пришла весть о том, что Лев Николаевич умирает, к нему по поручению Синода был направлен старец Варсонофий Оптинский. Однако по приезду Варсонофия в Астапово, родственники (в частности дочь Александра Львовна) не допустили старца к умирающему писателю и даже не известили Толстого о его приезде. В своих воспоминаниях Варсонофий жаловался: «Не допустили меня к Толстому… Молил врачей, родных, ничего не помогло… Хотя он и Лев был, но не смог разорвать кольцо той цепи, которою сковал его сатана». Толстой умер без покаяния.

9 ноября 1910 года в Ясной Поляне собралось несколько тысяч человек на похороны Льва Толстого. Среди собравшихся были друзья писателя и поклонники его творчества, местные крестьяне и московские студенты. Государственная власть не приняла участие в гражданских похоронах Толстого. В России это были первые публичные похороны знаменитого человека, которые должны были пройти не по православному обряду (без священников и молитв, без свечей и икон), как пожелал сам Толстой. 10 (23) ноября 1910 года Л. Н. Толстой был похоронен в Ясной Поляне, на краю оврага в лесу.

Тайное отпевание Толстого

Когда была дискуссия о том, будут ли отпевать Толстого, когда он умрет, было тайное распоряжение Синода Толстого не отпевать и не поминать. По этому поводу жена Толстого Софья Андреевна говорила, что наверняка найдется священник, которого можно будет подкупить, и он совершит Чин отпевания. Кстати сказать, в 1912 году, когда Толстой был уже в сырой земле, так и было сделано. Кто этот священник — никто не знает и что побудило “священника” совершить отпевание — также неизвестно.

Случай с "негласным" отпеванием Толстого вызвал много различных толков и откликов в печати. Особенно негодовали священнослужители. Факт отпевания на могиле Толстого по православному обряду взбудоражил Синод. Личностью священника, осмелившегося нарушить распоряжение Синода, заинтересовалась и полиция. Из Тулы в Ясную Поляну была командирована бригада в составе местного станового пристава, урядника и стражника. Они произвели дознание, допросив прислугу, садовника, кучеров, а также крестьян в деревне. В результате расследования было установлено, что панихиду и отпевание совершил 27-летний священник села Иванькова Переяславского уезда (недалеко от Бориполя, Украина) Григорий Калиновский, который занимал должность священника 2 года. В доме у него в ящиках письменного стола была обнаружена переписка по этому поводу с Софией Толстой, а в шкафах и этажерках — разная запрещенная литература Толстого.

Вот текст первого письма, адресованного вдове Толстого:

Глубокопочитаемая София Андреевна!

Над прахом почившего Великого Писателя земли нашей, по осуждению официального православия, не было совершено установленное отпевание на том основании, что Великий Человек „отпал“ от церкви и является врагом ее. Поскольку официальное православие его осудило, поскольку Великий является якобы врагом, а по заповеди Господа Нашего Иисуса Христа всепрощающего начала — „молитеся за враги ваша, добро творите ненавидящим вас...“

Полагаю, что родным и близким почившего тяжело и неприятно видеть сие... Бог ему судия, а не мы и не Синод. Я как православный священник, если угодно и желательно будет Вашему Сиятельству, явлюсь в назначенный Вами день в Ясную Поляну на могилу Великого Писателя и совершу по православному обряду отпевание над прахом с прочтением разрешительной молитвы, помолюсь об упокоении раба Божия Льва.

Если Ваше Сиятельство найдет приемлемый для себя, по своим убеждениям и желаниям, мои предложения, то соблаговолит известить меня по нижеписаному адресу, и я исполню свое обещание и вместе с тем мое желание. Прошу, Ваше Сиятельство, настоящее письмо, а особенно мою фамилию, сохранить в тайне, а лучше всего возвратить мне обратно, а конверт уничтожить, т. к. для меня могут быть плохие последствия.

Почитатель таланта священник Григорий Калиновский.

Адрес: м. Борисполь, Полтавской губернии, с. Иваньково, Священнику Григорию Калиновскому»

Надо сказать, что судьба этого священника после отпевания Толстого оказалась трагичной. Через полгода после отпевания, Калиновский тяжело заболел: врачи нашли у него “нервное расстройство и предрасположенность к туберкулезу”. А спустя ещё какое-то время в жизни отца Григория произошёл ряд трагических событий: он начал сильно пить, в сильном подпитии совершил убийство по неосторожности крестьянина, за что был лишён священнического сана. Спустя 3 года оказался без средств к существованию и в августе 1917 году добровольно ушел на войну. Дальнейшая судьба священника, помолившегося "о грешной душе раба Божия Льва", неизвестна.

Заключение

Л. Н. Толстой ушел из этой жизни непримиримым врагом Православной Церкви. Как сказал о нем старец оптинский Варсонофий, «хотя он и лев, но не смог разорвать кольца той цепи, которою сковал его сатана».

Некоторые представители православной общественности высказывали мнение, что в конце жизни писатель, возможно, испытывал колебания и помышлял о возврате в Православие. Однако документальные свидетельства «колебаний Толстого» отсутствуют.

Несмотря на это, уже более 100 лет в России находятся люди, требующие «реабилитации» Толстого и удивляющиеся, почему на могиле писателя нет креста. Тем, кто возмущается отсутствием креста на могиле Толстого, писатель сам дал ответ: «Я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым».

Материал подготовил Сергей ШУЛЯК

От 20-22-го февраля 1901 года, №557, с посланием верным чадам Православной Грекороссийской Церкви о графе Льве Толстом.

Святейший синод, в своем попечении о чадах Православной Церкви, об охранении их от губительного соблазна и спасении заблуждающихся, имев суждение о графе Льве Толстом и его противохристианском и противоцерковном лжеучении, признал благовременным, в предупреждение о нарушении мира церковного обнародовать, через напечатание в «Церковных Ведомостях», нижеследующее послание:

БОЖИЕЮ МИЛОСТЬЮ,
Святейший Всероссийский Синод верным чадам Православной Кафолической Грекороссийской Церкви о Господе радоватися.
«Молим вы, братие, блюдитеся от творящих распри и раздоры, кроме учения, ему же вы научитеся, и уклонитеся от них» (Римл.17,17).
Изначала церковь Христова терпела хулы и нападения от многочисленных еретиков и лжеучителей, которые стремились ниспровергнуть ее и поколебать существенных ее основаниях, утверждающихся на вере в Христа, Сына Бога Живого. Но все силы ада, по обетованию Господню, не могли одолеть Церкви святой которая пребудет неодоленную во веки. И в наши дни, Божиим попущением, явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой, Известный в миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной которая утвердила вселенную, которою жили и спасались наши предки и которою доселе держалась и крепка была Русь святая. В своих сочинениях и письмах, во множестве рассеваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого Отечества нашего, он проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской: отвергает Личного Живого Бога, во Святой Троице славимого, Созидателя и Промыслителя вселенной отрицает Господа Иисуса Христа - Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ралли, человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых, отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы Марии, не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все Таинства Церкви и благодатное в них действие Святаго Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из Таинств, святую Евхаристию. Все сие проповедует граф Лев Толстой непрерывно, словом и писанием к соблазну и ужасу всего православного мира, и тем не прикровенно, но явно пред всеми сознательно и намеренно отторг сеья сам от всякого общения с Церковью Православной Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею. Ныне о сем свидетельствуем перед всею Церковью к утверждению правостоящих и вразумлению заблуждающихся, особливо же к новому вразумлению самого графа Толстого. Многие из ближних его, хранящих веру, со скорбию помышляют о том, что он, на конце дней своих, остается без веры в Бога и Господа Спасителя нашего, отвергшись от благословений и молитв Церкви и от всякого общения с нею.
Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разуме истины (2 Тим.2, 25). Молимся, милосердный Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй и обрати его ко святой Твоей Церкви. Аминь.

Подлинное подписали:
Смиренный Антоний, митрополит с.-петербургский и ладожский.
Смиренный Феогност, митрополит киевский и Галицкий.
Смиренный Владимир, митрополит московский и коломенский.
Смиренный Иероним, архиеписком Холмский и варшавский.
Смиренный Иаков, епископ кишиневский и хотинский.
Смиренный Маркел, епископ.
Смиренный Борис, епископ.

Ответ Льва Толстого (отрывочно)

Я не хотел сначала отвечать на постановление обо мне синода, но постановление это вызвало очень много писем, в которых неизвестные мне корреспонденты — одни бранят меня за то, что я отвергаю то, чего я не отвергаю, другие увещевают меня поверить в то, во что я не переставал верить, третьи выражают со мной единомыслие, которое едва ли в действительности существует, и сочувствие, на которое я едва ли имею право; и я решил ответить и на самое постановление, указав на то, что в нем несправедливо, и на обращения ко мнемоих неизвестных корреспондентов.

Оно произвольно, потому что обвиняет одного меня в неверии во все пункты, выписанные в постановлении, тоща как не только многие, но почти все образованные люди в России разделяют такое неверие и беспрестанно выражали и выражают его и в разговорах, и в чтении, и в брошюрах и книгах.

Оно неосновательно, потому что главным поводом своего появления выставляет большое распространение моего совращающего людей лжеучения, тогда как мне хорошо известно, что людей, разделяющих мои взгляды, едва ли есть сотня, и распространениемоих писаний о религии, благодаря цензуре, так ничтожно, что большинство людей, прочитавших постановление синода, не имеют ни малейшего понятия о том, что мною писано о религии, как это видно из получаемых мною писем.

Оно содержит в себе явную неправду, утверждая, что со стороны церкви были сделаны относительно меня не увенчавшиеся успехом попытки вразумления, тогда как ничего подобного никогда не было.

И я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей, и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым. То же, что сказано, что я «посвятил свою литературную деятельность и данный мне от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и церкви» и т. д., и что «я в своих сочинениях и письмах, во множестве рассылаемых мною так же, как и учениками моими, по всему свету, в особенности же в пределах дорогого отечества нашего, проповедую с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов православной церкви и самой сущности веры христианской», — то это несправедливо. Я никогда не заботился о распространении своего учения. Правда, я сам для себя выразил в сочинениях свое понимание учения Христа и не скрывал эти сочинения от людей, желавших с ними познакомиться, но никогда сам не печатал их; говорил же людям о том, как я понимаю учение Христа, только тогда, когда меня об этом спрашивали. Таким людям я говорил то, что думаю, и давал, если они у меня были, мои книги.

Стоит только почитать требник и проследить за теми обрядами, которые не переставая совершаются православным духовенством и считаются христианским богослужением, чтобы увидать, что все эти обряды не что иное, как различные приемы колдовства, приспособленные ко всем возможным случаям жизни. Для того, чтобы ребенок, если умрет, пошел в рай, нужно успеть помазать его маслом и выкупать с произнесением известных слов; для того, чтобы родительница перестала быть нечистою, нужно произнести известные заклинания; чтобы был успех в деле или спокойное житье в новом доме, для того, чтобы хорошо родился хлеб, прекратилась засуха, для того, чтобы путешествие было благополучно, для того, чтобы излечиться от болезни, для того, чтобы облегчилось положение умершего на том свете, для всего этого и тысячи других обстоятельств есть известные заклинания, которые в известном месте и за известные приношения произносит священник.

Сказано также, что я отвергаю все таинства. Это совершенно справедливо. Все таинства я считаю низменным, грубым, несоответствующим понятию о Боге и христианскому учению колдовством и, кроме того, нарушением самых прямых указаний Евангелия. В крещении младенцев вижу явное извращение всего того смысла, который могло иметь крещение для взрослых, сознательно принимающих христианство; в совершении таинства брака над людьми, заведомо соединявшимися прежде, и в допущении разводов и в освящении браков разведенных вижу прямое нарушение и смысла, и буквы Евангельского учения. В периодическом прощении грехов на исповеди вижу вредный обман, только поощряющий безнравственность и уничтожающий опасение перед согрешением.

В елеосвящении так же, как и в миропомазании, вижу приемы грубого колдовства, как и в почитании икон и мощей, как и во всех тех обрядах, молитвах, заклинаниях, которыми наполнен требник. В причащении вижу обоготворение плоти и извращение христианского учения. В священстве, кроме явного приготовления к обману, вижу прямое нарушение слов Христа, — прямо запрещающего кого бы то ни было называть учителями, отцами, наставниками (Мф. XXIII, 8-10).

Сказано, наконец, как последняя и высшая степень моей виновности, что я, «ругаясь над самыми священными предметами веры, не содрогнулся подвергнуть глумлению священнейшее из таинств — евхаристию». То, что я не содрогнулся описать просто и объективно то, что священник делает для приготовлений этого, так называемого, таинства, то это совершенно справедливо; но то, что это, так называемое, таинство есть нечто священное и что описать его просто, как оно делается, есть кощунство, — это совершенно несправедливо. Кощунство не в том, чтобы назвать перегородку — перегородкой, а не иконостасом, и чашку — чашкой, а не потиром и т. п., а ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство — в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации, — уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит Бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, тот будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съест этот кусочек, в того войдет сам Бог.

Ведь это ужасно!

Я начал с того, что полюбил свою православную веру более своего спокойствия, потом полюбил христианство более своей церкви, теперь же люблю истину более всего на свете. И до сих пор истина совпадает для меня с христианством, как я его понимаю. И я исповедую это христианство; и в той мере, в какой исповедую его, спокойно и радостно живу и спокойно и радостно приближаюсь к смерти.

Письмо графини С.А. Толстой к митрополиту Антонию

"Ваше высокопреосвященство! Прочитав вчера в газетах жестокое распоряжение Синода об отлучении от церкви мужа моего, гр. Льва Николаевича Толстого и увидев в числе подписей пастырей церкви и вашу подпись, я не могла остаться к этому вполне равнодушной. Горестному негодованию моему нет предела, И не с точки зрения того, что от этой бумажки погибнет духовно муж мой: это - не дело людей, а дело Божие. Жизнь души человеческой с религиозной точки зрения, никому кроме Бога неведома, и, к счастью, неподвластна. Но с точки зрения той церкви, к которой я принадлежу и от которой никогда не отступлю, которая создана Христом для благословения Именем Божиим всех значительных моментов человеческой жизни, с этой точки зрения, для меня непостижимо распоряжение Синода.
И виновны в грешном отступлении от церкви не заблудшие люди, а те, кто гордо признали себя во главе ее и вместо любви и смирения, всепрощения - стали духовными палачами.

Со школьной скамьи многие полагают, что Русская православная церковь предала анафеме или отлучила от церкви великого писателя с мировым именем Льва Николаевича Толстого. Правы эти люди в одном — проблемы у Толстого были серьезные, и дело чуть было не дошло до анафемы или отлучения от церкви. Церковь не проклинает ни живых, ни мертвых.

Поводом к серьезным выводам послужила ХХХIХ глава романа "Воскресение", в которой писатель, описывая церковное богослужение, заменяет малопонятные старославянские слова на обыденные названия. Еретические — с точки зрения официальной Церкви — взгляды Толстого были давно и хорошо известны всем, кто читал его книги и публицистику. Но одно дело его, пусть и публичные, высказывания на этот счет в тесном кругу близких людей и даже статьи, но подобные пассажи с описанием церковной службы в романе самого читаемого автора в мире — этого Льву Николаевичу не могли спустить.

Так в чем же священнослужители обвиняли человека, который однажды признался в частном письме: "Жизнь у меня делает религию, а не религия жизнь".

В Определении Святейшего синода от 20-23 февраля 1901 года №557 с посланием верным чадам Православной Греко-Российской Церкви говорится о том, что граф "не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из Таинств — святую Евхаристию" и надругался "над самыми священными предметами веры православного народа". В Определении синода осуждались противное христианству лжеучение и "новый лжеучитель", который "проповедует с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской".

Синод объявил, что церковь "не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею". Слова "отлучение" и тем более "анафема" в Определении нет. Дипломатично говорится лишь об "отпадении". Однако при желании священники могли по своему усмотрению возглашать анафему "лжеучителю" Толстому.

Реакция толпы несколько напугала Толстого. Об этом он сам написал в "Ответе на определение Синода от 20-22 февраля и на полученные мною по этому случаю письма": "И если бы толпа была иначе составлена, очень может быть, меня бы избили, как избили несколько лет тому назад человека у Пантелеймоновской часовни".

По воспоминаниям очевидцев, Лев Толстой уходил от толпы почти бегом, хотя его скорее приветствовали, чем собирались бить, но писателя, наверное, смутила брошенная по отношению к нему кем-то фраза: "Вот дьявол в образе человека!" Толстому и его попутчику удалось сесть на извозчика, но сани продолжали хватать. Положение спас отряд конных жандармов, который отрезал толпу. Получал Толстой письма с угрозами и бранью, но сочувственных было все-таки больше.

Определение Синода возмутило прежде всего интеллигенцию и студенчество. И не только настроенное революционно. Чехов отмечал: "К отлучению Толстого публика отнеслась со смехом. Напрасно архиереи в свое воззвание всадили славянский текст. Очень уж неискренно". Но были и другие мнения, в том числе людей известных и авторитетных. Отец Иоанн Кронштадский называл классика литературы "апокалипсическим драконом", который "делается величайшим пособником дьяволу, губящему род человеческий, и самым отъявленным противником Христу". Накануне 80-летнего юбилея писателя, без малого за два года до смерти Толстого и в год своей собственной, Иоанн Кронштадский молился, чтобы Господь удалил этого злостного еретика с лица земли.

Неистовство Иоанна Кронштадского прямо-таки настораживает — неужели это говорит пастырь, которого на Руси почитают за чудотворца и праведника. Откуда столько злобы в священнике, столько грубости в его выражениях? Может, от зависти к личности, тоже пользующейся популярностью, или прав был писатель и философ Василий Розанов, который симпатизировал отцу Иоанну. Розанов полагал, что на Толстого отца Иоанна науськивали другие, он писал: "Ему (Иоанну Кронштадскому) указали "перстом" на некоторые слова у Толстого и предложили "осудить" его; он — осудил".

Любопытна точка зрения родоначальника русского космизма Н. Ф. Федорова: "Многоталантливый художник и ремесленник и совершенно бесталанный философ, Толстой не подлежит вменению. Ему очень бы хотелось поруганий, поношений, что придало бы ему ореол мученика, а он так жаждет дешевой ценой приобретенного мученичества". Не один только литературный критик Н. К. Михайловский считал Льва Николаевича "из ряда вон выходящим беллетристом, но плохим мыслителем".

Василий Розанов, никогда не сочувствовавший "учению" Толстого, посчитал, что косноязычный акт Синода "потряс веру русскую более, чем учение Толстого". "Толстой, при полной наличности ужасных и преступных его заблуждений, ошибок и дерзких слов, есть огромное религиозное явление, может быть — величайший феномен религиозной русской истории за 19-й век, хотя и искаженный, — писал философ и писатель В. Розанов. — Но дуб, криво выросший, есть дуб, и не его судить механически-формальному учреждению, которое никак не выросло, а сделано человеческими руками (Петр Великий с серией последующих распоряжений)".

Отвечая на Определение Синода, Лев Толстой писал: "Кощунство не в том, чтобы назвать перегородку — перегородкой, а не иконостасом, и чашку — чашкой, а не потиром и т. п., а ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство — в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации, — уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит Бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съест этот кусочек, в того войдет сам Бог".

"Я не говорю, чтобы моя вера была одна несомненно на все времена истинна, — подчеркивает Лев Толстой, — но я не вижу другой — более простой, ясной и отвечающей всем требованиям моего ума и сердца; если я узнаю такую, я сейчас же приму ее, потому что Богу ничего, кроме истины, не нужно". Ответ писателя Синоду было запрещено перепечатывать, но запреты уже не действовали.

И хотя до "десяти дней, которые потрясли мир" оставалось еще более пятнадцати лет, процесс был запущен, старые запреты и предостережения уже не действовали. И для интеллигенции, и для простого народа миф смешался с реальностью. Но кто же был творцами этого мифа?

Во-первых, неизвестные народные таланты. Еще в начале века в нескольких сельских церквях Курской губернии были нарисованы фрески, изображающие графа Толстого в аду. Можно представить, какое воздействие они оказали на малограмотных прихожан, привыкших более доверять изображению, чем речи батюшки. Во-вторых, собрат Толстого по литературному цеху А. И. Куприн. В 1913 году был опубликован его рассказ "Анафема", который говорил о мучениях протодиакона, получившего предписание предать "болярина Льва Толстого" анафеме во время службы (но в конце концов протодиакон отказался сделать это, провозгласив Толстому "многую лету").

Обманутая гением Куприна интеллигенция приняла его вымысел за чистую монету, и никто не вспомнил о том, что с 1869 года и до революции в Русской Церкви при возглашении анафематизмов в чине Торжества Православия не упоминались имена ни еретиков, ни государственных преступников.

Однако, насколько вообще характерно объявление анафемы конкретному лицу в христианстве? Это непростой вопрос, который может поставить в тупик даже подкованного богослова. Тем не менее, если обратиться к традиции, то, во-первых, следует заметить, что чаще всего под ересью понимают предпочтение одной линии вместо целой картины, а еретик — это тот, кто упорствует в своем ошибочном мнении перед церковной традицией. Исходя из этого, в церковной литературе существовало мнение, согласно которому, анафемы могут налагаться только на те или иные учения, но не на людей.

Во-вторых, позиция, высказанная, скорее всего, святым Иоанном Златоустом и поддержанная блаженным Августином, заключается в том, что нельзя проклинать ни живых, ни умерших. Поэтому анафеме чаще предается какое-то учение, а не его основатель. Авторитет этих Учителей Церкви весьма высок, и их мнение часто является решающим для разъяснения какого-либо спорного вопроса. И раз уж они негативно относились к проклятию, то их последователям не следует никого проклинать, в том числе и еретиков.

Лев Толстой в последние десятилетия своей жизни отверг православие. Так называемое Толстовство, созданное великим русским писателем, критиковало христианство, являясь смесью буддизма, конфуцианства, ислама и других религиозных течений. Естественно, отношение Толстого к официальной религии просочилось и в его произведения: так, например, в романе «Воскресение», как считают литературоведы, писатель в образе Топорова изобразил обер-прокурора Синода Константина Победоносцева. В романе он описал его тупым фанатиком, лжецом и лицемером. Ещё более откровенно об обер-прокуроре Толстой говорит в своём письме Николаю II: «Из всех этих преступных дел самые гадкие и возмущающие душу всякого честного человека, это дела, творимые отвратительным, бессердечным, бессовестным советчиком вашим по религиозным делам, злодеем, имя которого, как образцового злодея, перейдет в историю — Победоносцевым».

Обер-прокурор Синода Константин Победоносцев

Очевидно, что такие резкие слова должны были рано или поздно вызвать реакцию у церкви. В конце XIX века предложения отлучить Льва Толстого от церкви сыпались одно за другим, однако, по словам самого императора Александра III, он не хотел «прибавлять к славе Толстого мученического венца». В то же время цензоры то и дело находили в произведениях Толстого «богохульство, глумление, издевательство и кощунство над религией». В начале 60-х годов Толстой пережил инициированный царским правительством обыск, когда Ясную Поляну буквально разворотили жандармы. Судя по всему, больше всего власть не хотела окружить Толстого ореолом страданий, поэтому применить к нему крайние меры так и не решалось.

Речь об отлучении Толстого от церкви зашла ещё в 1888 году, когда архиепископ Никанор в одном из своих писем просил провозгласить по отношению к писателю «торжественную анафему». Ещё через несколько лет к государю публично с этой же просьбой обратился харьковский протоирей Тимофей Буткевич.

Ясная Поляна — имение Толстого, где прошли обыски

«Проповедник неверия и безбожия», как назвал Толстого Буткевич, своих взглядов не изменил и всё так же остро критиковал православие, отвергнув учение о Троице, церковные таинства и непорочное зачатие. «Чтобы ребенок, если умрет, пошел в рай, нужно успеть помазать его маслом и выкупать с произнесением известных слов, чтобы был успех в деле или спокойное житье в новом доме, для того, чтобы хорошо родился хлеб, прекратилась засуха, для того, чтобы путешествие было благополучно, для того, чтобы излечиться от болезни, для того, чтобы облегчилось положение умершего на том свете, для всего этого и тысячи других обстоятельств есть известные заклинания, которые в известном месте и за известные приношения произносит священник», — писал Лев Толстой.

Количество нападок на Толстого увеличивалось с каждым годом, сам Синод поддерживал тех, кто требовал для писателя анафемы. К 1891 году несколько священников по заданию Тульского архиерея собрали ряд документов, обличающих Толстого перед церковью. Софья Андреевна Толстая писала из Москвы мужу, что, по её сведениям, Московский митрополит уже готовит отлучение его от церкви. На сторону обвинителей встал и обер-прокурор Победоносцев, однако все планы церковной верхушки разбились о непреклонность императора Александра III, который, опасаясь волны негодования, отклонил идею торжественно придать Толстого анафеме.

Лев Николаевич и Софья Андреевна

Представителям церкви, чтобы возобновить свои нападки, пришлось ждать смерти Александра III. Уже в 1896 году всё тот же Победоносцев опять заводит разговор об отлучении писателя от церкви. В то же время предпринимается последняя попытка вернуть Льва Николаевича в лоно церкви: к нему в Ясную Поляну направили тюремного священника Дмитрия Троицкого, разговоры с которым, однако, не произвели впечатления на писателя. В самом конце XIX века харьковский архиепископ составил проект отлучения, оставалось только дождаться положительного решения властей. Подходящий момент настал в начале 1900 года, когда Толстой переживал сильнейшую болезнь. Воспользовавшись положением, митрополит Иоанникий разослал по всем епархиям специальный циркуляр «О запрещении поминовения и панихид по Л. Н. Толстом в случае его смерти без покаяния».

Лев Толстой

Это секретное нападение церкви Толстой пережил, излечившись от болезни. Церковный арсенал на этом не был исчерпан — следующим шагом стало торжественное отлучение от церкви. Расправа с писателем состоялась 24 февраля 1901 года, тогда было опубликовано «Определение Святейшего Синода». «В своих сочинениях и письмах он проповедует с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской: отвергает личного живого Бога во святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной, отрицает Господа Иисуса Христа», — гласил текст документа. Из источников того времени следует, что обер-прокурор Синода Победоносцев уже на следующий день, 25 февраля, получил выговор от императора Николая II.

О своём отлучении от церкви Лев Толстой, отдыхавший в своём московском доме, узнал, как и все остальные, из газет. К дому в Хамовническом переулке, кстати, буквально тут же устремились люди, несшие туда цветы и несколько дней встречавшие Льва Николаевича овациями. В доме, как пишет в своём дневнике Софья Андреевна, «было праздничное настроение, посетителей — целые толпы».

Дом графа Толстого в Хамовническом переулке

В апреле 1901 года Лев Толстой решил всё-таки отреагировать на решение Синода и опубликовал свой ответ. К слову, публикацию, которую имело право напечатать лишь пару церковных изданий, сократили в тех местах, где писатель «оскорбляет религиозные чувства». Полный текст ответа опубликовали за рубежом, в России — только в 1905 году с пометкой, что автор его — «еретик и страшный враг Христа».

«Возмутительное кощунство — в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации, — уверяют детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит Бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, тот будет здоров; во имя же кого умершего вынется такой кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съел этот кусочек, в того войдёт Сам Бог. Ведь это ужасно!» — писал в своём «Ответе Синоду» Лев Николаевич Толстой.